Узость его кругозора определяется тем, что для него зрители — прежде всего «театральная публика», то есть толпа людей, пришедших в театр поглазеть на актрис, развлечься, будто бы оставив свои духовные запросы за его порогом. В результате фактически единственный критерий, который доступен в это время Некрасову, — удовольствие, доставленное или не доставленное публике (аплодировала ли она, вызывала ли автора и актеров или шикала во время представления). Но уже в 1842 году Некрасов в рецензиях порицает писателя за то, что в его романе нет «характеров, в нем нет современной жизни, нет картин действительности». Это требование «действительности» сочетается с требованием занимательности, и Некрасов в это время высоко оценивает, к примеру, Поля де Кока как «самого народного и самого веселого из французских романистов», при этом защищая его от обвинений в «аморальности», исходящих от людей, легко терпящих безнравственность в жизни, но требующих «благопристойности» в литературе. Позднее Некрасов, конечно, не будет относить французского беллетриста к числу писателей, у которых можно «поучаться»; его юношеская оценка — отчасти результат журнально-эклектических вкусов, в которых занимательность и «веселость» еще стояли практически наравне с «картинами действительности».
Такое же взросление, стремление из «низов» в «верхи» заметно и в некрасовской прозе, которую он начинает писать и публиковать в изданиях Кони с января 1840 года (а в 1841 и 1842 годах в его писаниях проза и драматургия практически совершенно вытесняют стихи). Главное отличие романтической прозы Некрасова от его же романтической поэзии в том, что сам автор осознает ее как халтурную, написанную на потребу читателю, ищущему «высокого», таинственного и загадочного. От прямой халтуры в ультра-романтическом духе вроде «Певицы» (1840) или «В Сардинии» (1842) и гибрида светской повести и истории в гоголевском духе «Макар Осипович Случайный» (1840) Некрасов приходит к замыслу «Повести о бедном Климе» (1841–1848). По воспоминанию сына Федора Алексеевича Кони, Анатолия, писать прозу Некрасова убедил редактор, предложив ему описать какую-нибудь историю, которую он «знает», то есть почерпнул из жизни, а не прочел в чужих книжках.
Обычно считается, что первым прозаическим произведением, в котором Некрасов описал известную ему «историю», является «Макар Осипович Случайный»; однако вполне возможно, что ответом на предложение Кони стал замысел «Повести о бедном Климе», которую он начал в 1840 году, но быстро бросил и попытался завершить только в 1842-м. Именно вещи, основанные на личном опыте столкновения с Петербургом, удались ему лучше всего. Это не только названные «Макар Осипович Случайный» и «Повесть о бедном Климе», но и редкий у Некрасова пример по-настоящему смешного юмористического рассказа «Без вести пропавший пиита» (1840), персонаж которого, провинциальный поэт Грибовников, подобно самому автору, явился в столицу за славой и богатством.
Это ни в коем случае не означает, что написанные тогда повести и рассказы Некрасова совершенно оригинальны. Наоборот, они в неменьшей степени подражательны, чем «Мечты и звуки». Но подражал он теперь другому: популярной беллетристике от гоголевских «Петербургских повестей» до произведений новых модных писателей Владимира Соллогуба, Ивана Панаева, Евгения Гребенки, Николая Павлова, уже открывших к тому времени в своих повестях и рассказах петербургский мир мелких чиновников и журналистов, бедных студентов и поэтов, других пасынков судьбы, бесполезно ищущих протекции у сильных мира сего. Подражая этим писателям, Некрасов сближается (пусть и в качестве, так сказать, арьергарда) с самым передовым движением в русской литературе — с ее широким «гоголевским» направлением, как стали его определять позднее. Проза получается у него существенно лучше, чем романтическая поэзия (иногда и лучше, чем у тех, за кем он следовал), потому что, в отличие от романтических идеалов, здесь за написанным стоит реальный жизненный опыт, пусть во многих случаях и неумело выраженный. И Некрасов, очевидно, это почувствовал. Так, еще одним уроком, полученным им от Кони, стало простое открытие: если писать о том, что знаешь и чувствуешь сам, получается лучше, чем когда пишешь о том, чего не испытал и не понимаешь[19].
19
Менее заметна такая эволюция в сценических произведениях Некрасова. В эти годы он в основном ограничивается поверхностными переделками и переводами. Свой лучший водевиль «Петербургский ростовщик» он сочинил уже в следующий период жизни, в 1844 году.