Видимо, в 1843 году Некрасов начал работать над большим романом, который в современных публикациях называется «Жизнь и похождения Тихона Тростникова». Кажется, в этом тексте, оставшемся незавершенным, Некрасов хотел охватить всё, от жизни бедноты до нравов богачей, журналистов, литераторов и большого света, в жанре приключенческого романа о молодом авантюристе, неудачливом литераторе, становящемся успешным журналистом. Однако создать полноценный роман, объединить все сферы, которые он хотел затронуть, автор не сумел, и упомянутые «Петербургские углы» остались единственным целостным фрагментом. Именно его Некрасов впервые решается прочесть вслух в кругу Белинского, возможно, по просьбе самого критика. Он читал в квартире Панаевых перед несколькими слушателями, среди которых хозяйка запомнила только Боткина: «Некрасов, видимо, был сконфужен при начале чтения; голос у него был всегда слабый, и он читал очень тихо, но потом разошелся. Некрасов имел вид болезненный и казался на вид гораздо старее своих лет; манеры у него были оригинальные: он сильно прижимал локти к бокам, горбился, а когда читал, то часто машинально приподнимал руку к едва пробивавшимся усам и, не дотрагиваясь до них, опять опускал. Этот машинальный жест так и остался у него, когда он читал свои стихи». Текст понравился слушателям, но особо сильного впечатления не произвел — «новый Гоголь» не появился. Некрасов описал едва ли не единственный достоверный случай своих петербургских мытарств — попадание в ночлежку в первый год жизни в Петербурге. В этом отношении очерк правдив — в том смысле, что говорит о социальных язвах, о том, что общество скрывает от самого себя. При этом очевидно, что он не оригинален и чрезмерно литературен: живо рисуя картины из жизни низов общества, автор немногое прибавляет к тому, что уже изображалось Гребенкой или Панаевым, не говоря уже о том, чтобы сравняться с Гоголем. Поэтому стоявший за текстом реальный опыт автора не выделяет этот очерк из числа других, написанных людьми, зачастую такого опыта не имевшими. Сказанное относится и ко всему роману, от завершения которого Некрасов окончательно отказался уже после смерти Белинского, в 1848 году.
Таким образом, и как критик, и как прозаик Некрасов не выходил за пределы среднего уровня, не был «новым Белинским» и не мог стать «новым Гоголем». Возможно, перспектива остаться на среднем уровне, в числе «полезных» беллетристов всё-таки не казалась ему соблазнительной, не соответствовала его заново проснувшимся амбициям. И неудача с художественной прозой и литературной критикой (неудача, конечно, относительная, но в том же смысле, в каком неудачей была судьба сборника «Мечты и звуки»: отзывы теплые, но не провозглашающие автора новым гением, не возносящие его на верхние ступени литературной иерархии), возможно, и заставила его снова попробовать себя в «серьезных» стихах, серьезных уже в новом духе — не «возвышенных», а «дельных», основанных на обретенной «правде». Риск здесь был, но психологически намного меньший, чем при издании сборника «Мечты и звуки»: Некрасов, уже опытный литератор, не собирался опрометчиво инвестировать в свою продукцию, поставив всё на карту. Он начинает в режиме пробы, о которой хочет узнать мнение Белинского. И в качестве нового ориентира, объекта для подражания он, естественно, берет не первого попавшегося поэта из журнала, а Лермонтова — и не только потому, что тот был кумиром Белинского. Несмотря на то что поэт был убит больше двух лет назад, новые, ранее не публиковавшиеся его стихотворения продолжали появляться в журналах, и его творчество оставалось актуальным, стихи были литературной новинкой.