В комнате — самое необходимое: кровать, письменный стол — для работы секретарей, радиоприемник, книжный шкаф, диван, два кресла — для гостей. И главное, телефон.
Единственное, чего не хватало и что вскоре было приобретено, — это пианино. Без музыки он не мог…
Несколько дней Николай Островский отдыхал. За это время надо было найти секретаря, так как А. П. Лазарева осталась в Сочи. Помог Г. И. Петровский. Он поручил своему секретарю договориться в Украинском постпредстве, чтобы оттуда отпускали в дневные часы машинистку А. А. Зыбину на работу к Островскому. Так и было сделано.
Теперь надо было связаться с организациями, которые могли дать необходимую литературу. Сделали и это. И вот с января 1936 года Островский продолжил работу над романом «Рожденные бурей».
Из Московской областной библиотеки, из библиотеки Наркомата обороны, из научного кабинета главной редакции истории гражданской войны ему доставляли материалы и документы, относящиеся к эпохе гражданской войны. Он тщательно изучал их, по его заданию мы делали в книгах пометки, к которым он собирался возвращаться во время записи романа.
Какие же книги читал он?
Еще в Сочи Островский прочел книги по списку, который сохранился:
«1. Н. Е. Кокурин и В. А. Меликов, Война с белополяками. Госвоениздат, 1925.
2. «Гражданская война 1918–1921 гг.». Оперативно-стратегический очерк. ГИЗ. Отдел военной литературы, 1930.
3. Влад. Меликов, Марна — Висла — Смирна. Государственное издательство, 1928.
4. «Операция на Висле в польском освещении». Перевод с польского под редакцией Будкевича»[33].
Пользовался Островский книгой «История КП (б) У в материалах и документах», выпуск второй: 1917–1921 гг. Эта книга была прислана Островскому по распоряжению Г. И. Петровского.
В Москве он прочел книгу Пилсудского «1920 год» и книгу подполковника польской армии Артишевского «Острог — Дубно — Броды».
Особенно тщательно проработал следующие издания: «Предательская роль ППС в польско-советской войне», Издательство Военно-политической академии, 1931; «Франция и Польша» Рене Мартеля; «Красная книга». Сборник Наркоминдела о советско-польских отношениях 1918–1920 годов[34].
Рабочий день Островского начинался рано. Прежде всего он прослушивал последние известия. Во время завтрака ему читали газеты, журналы (он получал 14 газет и 24 журнала) и многочисленные, ежедневно приходившие письма читателей.
К началу работы он был уже умыт, причесан, тщательно выбрит и одет (зимой — в своей любимой гимнастерке). Ни одна минута не пропадала даром.
С девяти часов начиналась литературная работа. Пока не было секретаря (А. А. Зыбина приходила к 12 часам), помогали родные: «добровольные секретари», как он нас называл. Читали ему архивные документы, газеты «Правда» и «Известия» за 1918–1920 годы. Сначала прочитывались только заголовки, и Островский отбирал нужное. Отмеченные выдержки переписывались на машинке и складывались в папку с надписью: «Выжимки». Записывалось лишь самое основное, так как необыкновенная память Островского сохраняла многое из прочитанного.
В длинные зимние вечера и ночи, когда затихала жизнь на московских улицах и дом погружался в сон, Островский продумывал и шлифовал эпизоды романа, чтобы утром диктовать готовые. Все это было непросто. Островский не мог сам фиксировать складывающийся в голове текст, как делают это все писатели, не мог тут же заносить на бумагу художественные находки, которые так важны для каждого автора: удачный оборот, свежий эпитет, хорошую расстановку слов и т. д. Он ничего не мог попробовать на бумаге. Ему приходилось все удерживать в памяти до момента записи, наступавшего через много часов.
В определенное время к изголовью кровати придвигался маленький столик, за него садился секретарь. Запись велась от руки, так как в ходе работы возникали варианты и поправки. Лишенный возможности видеть готовый текст, Островский вынужден был и последнюю отделку написанного производить на слух.
Диктуя, он всегда держал в руках свою неизменную палочку. По его лицу можно было угадать, о ком и о чем он намерен диктовать. Если лицо его озарялось улыбкой, если юношеским блеском загорались невидящие глаза, если свободно двигалась палочка — это значило, что он со своими друзьями: Птахой, Олесей, Раймондом — они сейчас владеют его воображением, и о них начинается рассказ.
Если же сдвигались брови, лицо становилось суровым и напряженным, руки сильно сжимали палочку — значит, перед ним были Могельницкий, отец Иероним — враги, с которыми он собирался сражаться.
Увлекаясь, Островский иногда переставал диктовать и, забегая вперед, рассказывал о том, что будет с героями дальше. Он был счастлив.
А здоровье было на ниточке.
— Если мой секретариат работает в три смены, это значит болезнь, болезнь меня терзает, — как-то сказал он нам.
Неофициально ЦК комсомола запретил Островскому работать в выходные дни. Мы ухватились за это. Договорились с товарищами, чтоб не приходили к нему в дни отдыха. Отсылали отдыхать и секретарей. Не принимали гостей, которых обычно у нас было много.
Как-то в один из выходных дней остались втроем: Николай, его сестра Екатерина и я. Шутили, много смеялись: с Николаем никогда не было скучно. И в этот день все шутки исходили от него. В общем, всем было весело. А вечером он мне сказал:
— Знаешь, Раек, у меня память очень хорошая, но и она мне иногда подсовывает не то, что нужно. Сядь, я тебе кое-что продиктую.
Было 5 часов вечера. Николай стал диктовать восьмую главу романа «Рожденные бурей». Диктовал он очень быстро и точно.
Глаза его, устремленные в одну точку, были чуть прищурены. Пальцы судорожно выстукивали дробь, когда одна мысль перебивала другую.
Я смотрела на Николая и с жадностью и нетерпением ловила каждое слово. Что ждет героев Раймонда и Андрия Птаху впереди? Чем окончится эпизод захвата охотничьего домика? Какую судьбу им приготовил автор? Несколько раз порывалась спросить: неужели они погибнут? Но боялась перебивать. Писала быстро и все же едва успевала за потоком слов.
Устала. Пальцы начала сводить судорога. Наконец Николай сказал:
— Ну довольно, Раек, молодцы мы с тобой сегодня. Здорово поработали. Который час?
Было четыре часа утра.
— Ну и достанется нам на орехи, — забеспокоилась я.
— Ничего, я все упреки и выговоры приму на себя. Сколько страниц получилось?
— Сорок семь.
— Это рекорд! Дай мне выпить воды и ложись спать.
На другой день я, конечно, получила замечание от домашних: как это я допустила, чтобы в выходной день Островский работал так долго. Но ведь я иначе поступить не могла. Была готова целая глава. Надо было записать ее, освободить мозг Николая. В такой момент отказ от работы только усугубил бы его физическую беспомощность.
В январе 1936 года он закончил шестую главу и написал еще две: седьмую и восьмую. Эти главы были опубликованы в журнале «Молодая гвардия» в мае — июне 1936 года. Все восемь глав и составили первую редакцию романа.
Прежде чем отдавать каждую новую главу в печать, Николай выносил ее на суд друзей. Помню, читалась восьмая глава, та самая, которую записала я. Во время чтения присутствовала Ольга Осиповна, приехавшая из Сочи погостить к сыну. Она стояла, облокотись о спинку кровати у ног Николая, и внимательно слушала.
Речь как раз шла о том, как комсомольцам Андрию Птахе, Раймонду, Олесе, Сарре было поручено охранять в охотничьем домике семью графа Могельницкого, взятую под арест для обмена на партизан, захваченных белополяками в плен.
Комсомольцы нашли в домике гитары и стали петь и плясать. Утомились и уснули. И вот этим воспользовалась графиня Стефания: тихонько вышла из домика и сообщила о месте пребывания заложников.
Домик окружен. Комсомольцы приготовились к обороне. Им предложили сдаться. Они ответили: «Будем биться до последнего! Да здравствует коммуна!»