Петербург встаёт не рано, в 9-10 часов на улицах пусто. Костюм извозчиков такой же, как у большинства рабочих, мелких торговцев и т. д.: на голове суконная дынеобразная шапка либо шляпа с маленькими полями и плоской головкой, этот головной убор похож на женский тюрбан или берет басков; и молодые, и старые носят бороды, тщательно расчёсываемые, взгляд их лукав, так что когда видишь этих людей, кажется, что попал в Персию, длинные волосы падают с обеих сторон, закрывая уши, сзади же острижены под скобку, бороды достигают груди; кафтан из синего, зелёного или серого сукна, без воротника, опоясан ярким шёлковым кушаком; высокие кожаные сапоги.
Николай вставал раньше всех в России, в зимние дни в 7 часов утра проходившие по набережной Невы у Зимнего дворца могли видеть Николая сидящим в кабинете за письменным столом при свете четырёх свечей, покрытых абажуром, и подписывающим вороха бумаг. Он знал поимённо всех офицеров и нижних чинов Петербурга и окрестностей, в 8 утра он являлся на линейное и ружейное учение сапёров, уезжал в 12 (с ним Шарлотта) в Петергоф, а затем четыре часа скакал двенадцать вёрст до лагеря и оставался там до вечерней зари, лично руководя прокладкой траншей, заложением мин и фугасов. В гвардейском корпусе, состоящем из 24 пехотных и кавалерийских полков и 6 отдельных батальонов и дивизионов, он знал по фамилиям всех офицеров и фельдфебелей, всех пажей Пажеского корпуса, всех воспитанников школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров из кадетских корпусов.
Ни один частный дом в Петербурге и общественное здание в России не возводились и не перестраивались без его ведома, все проекты он рассматривал сам. Войска в строю, мундиры и воротники, застёгнутые на пуговицы, руки по швам тешили его глаз, военных отличали усы, усы их привилегия, никто кроме них не смел растить усы, права на усы лишены даже военные медики и капельмейстеры.
У Николая 13 сподвижников, министры, князе-графы: Волконский, Чернышёв, Канкрин, Бенкендорф, Перовский, Уваров, Протасов[20], Толь, Клейнмихель, Нессельроде, Панин, Киселёв, Адлерберг, Меншиков, — из знакомых здесь один Эдуард, друг детских игр, получивший от Николая шрам ружьём, он стал главнокомандующим над почтовым департаментом. В своём роде Канкрин, единственный неноситель формы в России, нарушитель, министр финансов. Идя на прогулку по Зеркальной линии Гостиного двора, он одевался в военный генеральский костюм, на ногах тёплые полуботфорты с кисточками (запрещёнными), тёплая шинель с поднятым воротником, обвязанным шерстяным шарфом, лишь на голове форменная штука — треуголка с султаном из белых перьев, а на глазах зелёный шёлковый зонтик. Николай выговаривал ему, но не переубедил и сказал в сердцах: старик, старик!
О том, как работали 13 министерств, пишет барон М. А. Корф: денежная отчётность в таком порядке, что о находящейся в суде частной сумме 650 000 рублей потерян всякий след, кому она принадлежит, никто не знал, и её хранили под названием «сумма неизвестных лиц». Наконец члены 3-го департамента преданы суду — три, а члены 4-го — двадцать четыре раза! Картина тем ужаснее, что место действия в столице, окно в окно с кабинетом Николая. Сколько долговременный опыт ни закалил членов Государственного совета, однако и они при докладе этого дела были вне себя.
С годами Николай занимается государственными делами единовластно. Н. М. Колмаков[21] пишет со слов генерал-губернатора Москвы светлейшего князя Д. В. Голицына[22]: вскоре после моего назначения в Москву ко мне принесли массу протоколов, где определялась торговая казнь через палачей на площадях. Не моё дело, а суда. Я подписывать отказался. Вызвали в Петербург, Николай: в чём дело? — Ввиду отсутствия защиты о вине подсудимого мне невозможно подписывать. — У тебя есть прокуроры и стряпчие, чтобы судить. — Нет, Николай, — позволил я себе сказать, — прокуроры и стряпчие не защитники, а преследователи, тут нужны адвокаты. Николай при слове «адвокаты» нахмурился и сказал: — А кто погубил Францию, как не адвокаты? Кто были Мирабо, Марат, Робеспьер? Нет, князь, — заключил Николай, — пока я буду царствовать, России не нужны адвокаты, без них проживём.
На преступников налагались клейма — в XVII веке калёным железом, а со времён Петра I особыми штемпелями с наложенными на них стальными иглами, образовывавшими буквы. Иглы эти вонзались в тело, от них раны, которые «для неизгладимости» затирались порохом. Вместо пороха (он ценился!) Николай открыл смесь индиго и туши. По высочайше утверждённому 10 мая 1839 года положению комитета министров заготовлены образцы орудий для телесного наказания преступников, как-то: кнут, притяжные ремни и штемпеля. Л. А. Серяков пишет: я живо помню: кобыла — доска длиннее человеческого роста, дюйма 3 толщиною и пол-аршина ширина, на одном конце вырез для шеи, а по бокам вырезы для рук, так что, когда клали на кобылу, преступник обхватывал её руками и уже на другой стороне руки скручивались ремнём, шея притягивалась также ремнём, равно как и ноги. Другим концом доска крепко врывалась в землю наискосок, под углом. Далее. Кнут состоял из довольно толстой и длинной рукоятки, к которой прикреплялся толстенный кнут длиною аршина полтора, а на кончик кнута навязывался шести-или восьмивершковый, в карандаш толщиной, четырёхгранный сыромятный ремень. Шпицрутен — палка, в диаметре несколько менее вершка, в длину сажень, это гибкий, гладкий лозовый прут. Таких прутьев для предстоящей казни нарублено множество, многие десятки возов.
Наступило время на второй неделе Великого поста. Морозы в те дни лютые. На плацу врыта кобыла, близ неё два палача, парни лет 25, широкие в плечах, в красных рубахах, плисовых шароварах и в сапогах с напуском. Около 9 утра прибыли осуждённые к кнуту, их клали на кобылу по очереди, так что одного били, а другие стояли и ждали. Первого положили из тех, кому 101 кнут. Палач отошёл шагов на пятнадцать, потом медленно — тихим шагом пошёл, кнут тащился меж ног по снегу, когда палач подходил близко к кобыле, то высоко взмахивал правой рукой с кнутом, раздавался свист, а затем удар; опять отходил и опять приближался и т. д. Первые удары делались крест-накрест, с правого плеча по рёбрам под левый бок и слева направо, а потом начинали бить вдоль и поперёк спины. Мне казалось, что палач с первого же раза весьма глубоко прорубил кожу, смахивая с кнута полную горсть крови. Казнимых рубили как мясо. После 20–30 ударов подходил к стоявшему тут же на снегу полуштофу, наливал стакан водки, выпивал и опять принимался. Всё это делалось очень, очень медленно. Когда наказуемый не издавал уж ни стона, ему развязывали руки и доктор давал нюхать спирт. Если находили, что тот ещё жив, опять привязывали к кобыле и наказывали далее.
20
Протасов Николай Александрович (1798–1855) — граф, генерал от кавалерии, обер-прокурор Св. Синода.
22
Голицын Дмитрий Владимирович (1771–1844) — светлейший князь с 1841 г., генерал от кавалерии, московский военный генерал-губернатор.