...От всех чудес всемирного потопа Досталось нам безбрежное болото,
На сотни верст усеянное клюквой,
Овеянное сказками и былью
Прошедших здесь крестьянских поколений...
Таким образом, даже болото нерасторжимо связано с народным бытием. Но вот человек остался один на один с этим болотом, и его оставили историческое сознание и память:
Зовешь, зовешь... Никто не отзовется...
И вдруг уснет могучее сознанье,
И вдруг уснут мучительные страсти,
Исчезнет даже память о тебе...
Только поначалу это состояние воспринимается как желанная свобода:
«Как хорошо! — я думал. — Как прекрасно!»
И вздрогнул вдруг, как будто пробудился, Услышав странный посторонний звук.
Змея! Да, да! Болотная гадюка За мной все это время наблюдала И все ждала, шипя и извиваясь...
Мираж пропал. Я весь похолодел.
И прочь пошел, дрожа от омерзенья...
Но в этот миг, как туча, над болотом Взлетели с криком яростные птицы.
Они так низко начали кружиться Над головой моею одинокой.
Что стало мне опять не по себе...
...И понял я, что это не случайно,
Что весь на свете ужас и отрава Тебя тотчас открыто окружают,
Когда увидят вдруг, что ты один...
Та же в общем и целом мысль в замечательном стихотворении «Вечернее происшествие». Нельзя не ска зать в связи с ним, что Николай Рубцов поистине обожал лошадей. Редкостная встреча с лошадью, тянущей телегу по московской улице, вызвала в нем однажды настоящий восторг. Но вот совсем другое ощущение:
Мне лошадь встретилась в кустах.
И вздрогнул я. А было поздно...
В любой воде таился страх,
В любом сарае сенокосном...
Зачем она в такой глуши Явилась мне в такую пору?
Мы были две живых души,
Но неспособных к разговору.
Мы были разных два лица,
Хотя имели по два глаза.
Мы жутко так, не до конца,
Переглянулись по два раза.
И я спешил — признаюсь вам —
С одною мыслью к домочадцам:
Что лучше разным существам В местах тревожных — не встречаться!
Вопреки концовке смысл этого стихотворения, без сомнения, многозначен. Жуткое ощущение чуждой, нечеловеческой «души» лошади (ощущение, которое всецело преодолевается в народном бытии, превращающем лошадь — как и вообще все природное — в родное человеку существо) не так уж «отрицательно». Соприкосновение с нераскрываемой тайной иного существа влечет и захватывает. Здесь по-своему проявилась способность поэта избежать традиционного очеловечивания природы — способность, как уже говорилось, сугубо современная. Он выразил самостоятельную, самодовлеющую суть животного, в котором обычно видят лишь некий придаток к человеку. Только теперь мы поднимаемся до осознания суверенности всех живых существ...
Но признание суверенности природы и бесконечное уважение к ней вовсе не приводят Рубцова к какой-либо идеализации природы; сама по себе она никак не может дать человеку спасения. Поэт, выросший в деревне, далек от идиллических представлений о природе. В его стихах не раз возникает образ человека, оторвавшегося от людей или жестоко отвергнутого ими, оставшегося один на один с природой и потому обреченного на верную гибель. Вот, например, стихотворение «Неизвестный»:
Он шел против снега во мраке,
Бездомный, голодный, больной.
Он после стучался в бараки В какой-то деревне лесной.
Его не пустили. Тупая Какая-то бабка в упор Сказала, к нему подступая:
— Бродяга. Наверное, вор...
Он шел. Но угрюмо и грозно Белели снега впереди!
Он вышел на берег морозной,
Безжизненной, страшной реки!
Он вздрогнул, очнулся и снова Забылся, качнулся вперед...
Он умер без крика, без слова.
Он знал, что в дороге умрет...
Угрюмой, грозной, безжизненной, страшной предстает природа, когда человек оказывается совсем наедине с ней...
Уже хотя бы эти сложные, противоречивые, неоднозначные отношения поэта с природой подтверждают, что он не может быть понят как традиционный «певец деревни». Напомню еще раз его собственные слова о том, что «в деревне виднее природа и люди» и «виднее... на чем поднималась великая Русь» (то есть виднее и с -тория родины). Начав свой путь как «городской» поэт, Николай Рубцов обратился к деревне, ибо был убежден, что в ее бытии сегодня яснее выступают природа, человек и история в их противоречивом единстве.
Возьмем одно из лучших стихотворений Рубцова, относящихся к «городскому» (или, еще точнее, «петербургскому») периоду его творчества (1959—1962) — стихи «Утро утраты»:
Человек не рыдал, не метался В это смутное утро утраты,
Лишь ограду встряхнуть попытался, Ухватившись за копья ограды...
Вот пошел он. Вот в черном затоне Отразился рубашкою белой.