— Страсть…
— Смотри, не соблазнись!
— Ну, нет, уж это дудки… Отцы, деды христианство соблюдали, так оно не приходится.
— Ведь соблазнился же Абрам Петрович, а уж на что богомольный человек был, ни одного праздника не пропускал, чтобы в церковь не сходить, заместо дьячков был…
— Батюшка наш говорил мне, что все это и вышло оттого, что он зачитался больно… Надо, вишь, и в книгах-то меру знать, тоже, вишь, и там нельзя перекладывать-то… Вон он читал, читал, на него затмение и нашло… разум-то и помутился…
Несколько раз и сам я заставал Абрама Петровича у Суетного, но никогда никаких религиозных разговоров слышать мне не доводилось. Он только критически относился всегда к людям, к укоренившимся порядкам и как будто силился достичь чего-то другого. Насколько Николай все свои убеждения основывал на «отцах и дедах», настолько Абрам Петрович поступал в силу мысли и доводов. Суетной не сознавал этой творческой силы мысли, Абрам же Петрович, наоборот, хотя и не выходил из теоретического созерцания, но все-таки словно чувствовал потребность теорию эту применить к жизни.
Как-то раз пришел я к Суетному. Больная жена его лежала на печке, сам же Суетной сидел с Абрамом Петровичем за столом и пили чай. Увидав меня, Николай выскочил мне навстречу.
— Жена совсем помирает, — говорил он. — За попом уж Нифатку послал.
— Что такое случилось?
— Горит вся словно в огне… без памяти…
— А ты бы к фельдшеру…
— Был уж.
— Ну, что же?
— Лекарства, говорит, нет никакого, значит, говорит, и ходить мне нечего. Напой, говорит, малинкой али мятой… Вот я ее и пою, а легче все-таки нет ничего…
Увидав меня, Абрам Петрович тоже встал из-за стола.
— И вы здесь! — проговорил я.
— Да-с, приехал свата навестить… Да кабы знал, что старуха помирает у него, не приехал бы ни за что.
— Вот это хорошо, — проговорил я. — Наоборот, больных-то и навещают.
— Это точно-с… Только когда помочь нечем, так уж лучше и не навещать.
Оказалось, что у Афросиньи была горячка.
— Да-с, — проговорил Абрам Петрович, — фершал теперича был бы очень полезен.
И потом, немного погодя вздохнув и защурив глаза, прибавил:
— Удивительное дело-с! Человек помирает, а помочь нечем… лекарства нет…
— А прежде-то, сват? И прежде ведь то же было… Отцы, деды сколько прожили, а тоже никаких «аптекарей» не было… Об лекарствах-то и знать не знали!
— Так, значит, и жить все по-старому!
— Тоже больше бога-то не будешь, в смерти и в животе он один волен… Коли смертный час подойдет, так тут хошь «разаптекарь», и тот не поможет.
— Зачем же ты за ним послал-то?
— Да все думается…
— А ты бы уж и не думал, коли по-старому жить хочешь… Нет, сват любезный… живем-то мы по-старому, только деньги-то берут с нас по-новому. Прежде «аптекарей» точно не было, так ведь мы за то и не платили им…
— Это справедливо…
— То-то и есть-то! Нет, сударь, — проговорил он, обращаясь ко мне, — поистине тяжелые мы времена переживаем, а все главная причина потому, что порядку нет никакого… По-настоящему все бы должно было лучше идти, а на самом-то деле ничего этого нет… Мужик извелся до такой степени, от него одна шелуха осталась… Извелся тоже и барин… Так и мечутся все, словно рук не к чему приложить… Все побросали… хошь трава в поле не расти. Забыли, как семье жить надо, как отец себя должен соблюдать, как мать, как муж с женой жить должен, как детей держать, а дети, глядя на отцов, тоже не знают, что им делать… Так и пошло все… Да чего-с! Забыли, как землю пахать надо, как хлеб убирать, как свое добро соблюдать… Денег мы платим прорву, а распорядиться этими деньгами никто не умеет. Человек захворал — лекарства нет, село загорелось — тушить нечем, учиться захотел — учителя нет, ехать собрался — бери с собой оси да оглобли, потому дорог нет, украли у тебя безделицу какую — рукой махни, работник сбежал — поклонись ему вслед, на слово поверил — дураком обзовут, расписку взял — не по форме написана… Только один кабак и процветает… Пьют, как никогда не пивали. И с какой радости, и на какие деньги пьют — придумать не могу… Кажется, у другого штанов нет, а пьян… Весь в крови, в грязи валяется и забыл про то, что люди увидать его могут.
Приехал батюшка, причастил больную и засел за стол.
— Ах, ах! — проговорил он, поставив дароносицу и поглядывая подозрительно на вошедшего в избу Абрама Петровича. — Ах, ах, Абрамушка, Абрамушка… как это возможно… что ты наделал… ах, ах…
Но Абрам Петрович только улыбнулся.
— А ты кушай, кушай, батюшка, — проговорил он, — вишь, хозяин-то водочки принес, выкушать просит тебя…