III
К нам подъехал на беговых дрожках какой-то толстый мужчина в новой суконной поддевке, зеленых замшевых перчатках, и, остановив рослую, толстую лошадь, увешанную массивными бляхами и тяжелой сбруей, проговорил, обращаясь к Николаю:
— Однако, сват любезный, денечек-то тебе счастливый выдался!
— А! — вскрикнул Николай, размахивая руками: — Абрам Петрович, сват дорогой!
— Вишь сколько добра господь послал, рублика на три, поди, будет!
— Слава богу, Абрам Петрович, слава богу.
— Слава богу — лучше всего.
— Как это вы, сватушка, попали сюда? — спросил Суетной, улыбаясь.
Но на вопрос этот сват ответил не скоро. Не торопясь, замотал он толстые вожжи за железный щит дрожек, степенно перекинул ногу, причем слегка запрокинулся назад, еще степеннее сошел с дрожек, выбил кнутиком пыль с полы поддевки, погладил поясницу и затем, сняв зеленую перчатку, подал руку Суетному.
— Ну, здорово, сват, — проговорил он.
— Здравствуйте, батюшка Абрам Петрович, все ли в добром здоровье?
— Переваливаемся кое-как.
— Домашние здоровы ли?
— Ничего, дышут…
— Ну, и слава тебе господи. Давненько не видались…
— Да все в разъездах… Сам знаешь, дело наше такое… Тебе хорошо, посевами занимаешься, так за хлебцем-то далеко ездить нечего: махнул косой — и сыт день, слазил в сусек — и вся недолга… Ну, а наше дело не такое… Сколько этих сусеков-то облазишь!
— Аль хлебец покупаете, сватушка любезный?
— Маленечко балуемся, — ответил Абрам Петрович и при этом словно вздрогнул.
— Много накупили?
— Тысчонки полторы наскреб… Да вот беда! подводчиков нет. Надо бы хлебу-то этому теперича на линии быть, а перевозить охотников нет. Совсем народ избаловался. Вот господь маленечко полями-то порадовал, народ на радостях-то и давай пьянствовать! Намедни приехал в Аркадак, так вокруг этого кабака индо стон стоит! А чему радуются? У господа бога всего много! Вот разгневают его батюшку, он и прихлыстнет: град напустит, засуху, мглу али что другое… Трудиться бы надо да господа бога молить, чтобы возрастил хлебец-то, да прибрать бы помог, а они пьянствовать начали! Васька Штапов… посмотрел я, с деревяшкой ходит, а туда же! Налопался как нельзя лучше, ввалился в телегу и давай лошадь погонять… Скачет, а деревяшка-то о наклестку стучит… Так и не нашел подвод… По рублю с четвертаком давал, и то, анафемы, не поехали… Что ты будешь делать! — И потом, отерев пестрым платком пот со лба, добавил: — А ведь я сейчас у тебя был.
— Ну, — вскрикнул Суетной.
— Право слово. В Дергачи заезжал, да и вспомнил про тебя: «Дай, думаю, свата навещу!», а заместо того свата-то и дома нет…
— С вечера, с вечера ушел, — забормотал Суетной.
— Ну, да ничего! — перебил его Абрам Петрович, — хозяйка твоя приняла меня ласково: чайком попоила, водочкой просила… Ну, да ты сам знаешь, зелья этого не употребляем… Ну, вот она мне и сказала, что ты с ихней милостью (при этом Абрам Петрович кивнул на меня) на Микишкиных болотах утиц стреляешь, я и приехал… — И затем, оборотясь ко мне, добавил: — Будьте знакомые. Тоже, кажется, соседями считаемся…
— Очень рад, — проговорил я, — я об вас много слышал…
И мы подали друг другу руки.
— Хорошо, коли слышали доброе, а то ведь народ-то ноне какой стал… Только и норовит человека с грязью смешать… А я, признаться, давно с вами познакомиться желал… С упокойным дядюшкой вашим, с генералом, когда-то знакомы были… шерстку, хлебец тоже кое-когда у ихней милости покупывали… Приятно было бы и с вами.
— Весьма приятно.
— К нам когда милости прошу-с… Покойник генерал нашим хлебом-солью не брезговал…
— С удовольствием.
— Ведь он простой был, даром что лицо такое высокое! — подхватил Суетной. — Вот только маленечко драться любил…
— Эх, сват, сват, — перебил его степенно Абрам Петрович, причем даже вздохнул и закрыл глаза. — Не глупый ты парень, а пустяки городишь. Мы с тобой оба мужики; и я мужик, и ты мужик. Стало мужичьи-то порядки нам должны быть хорошо известны. Ину пору палка-то лучше всякого доброго слова. Хорошо вот ты человек трудолюбивый, не пьяница, не блудник, а много ли таких-то? Ведь сам знаешь, каков ныне мужик-ат стал. Царь-батюшка ему свободу дал, землицей наградил, а мужик-ат, чем бы господа благодарить да за царя молиться, в кабак последнюю рубаху тащит. Продаст на рубль, а два пропьет. Тут повсюду благодать земная: солнышко теплое, росы благодатные, земля-кормилица, травка зеленая, а он кочевряжит! Ни совести, ни стыда, ни страха божьего. Так почему же такого человека не бить! Нешто такого человека добрым словом устыдить возможно? Нет, сват, такого человека только одна палка устыдит, потому он, кроме ее, ничего не боится…