— Нет, нет… Здесь, в горах, будет гораздо спокойнее, — возражал Николай Иванович.
— О эфенди! А басмачи?
— Басмачи днем спят в холодке, а мы как раз и будем в это время осматривать поля.
Так оно в общем-то и выходило: днем осматривали крошечные поля среди скал, а вечером в палатке, поставленной где-нибудь в укромном месте, Николай Иванович при свете свечи разбирал свои находки и непременно заучивал на сон грядущий еще хоть несколько слов и фраз на языке фарси.
Обнаружилась одна интересная закономерность. Вначале, на равнине, в средней части страны, рожь лишь кое-где и не сильно засоряла пшеничные поля, в предгорьях ее было гораздо больше в посевах пшеницы, а в горах, у курдов, она целиком вытеснила свою более прихотливую напарницу. На осыпях горы Сильвар встретились заросли дикой ржи. Невольно на ум пришла мысль: не из такого ли сорняка и произошла культурная рожь, спустившись с гор вместе с пшеницей? А там, где условия были более суровы, вроде лесной и таежной полосы страны, она прижилась как основная и более надежная культура.
Тритикум персикум здесь, в горах, конечно, не было. Спустились вниз. Переводчик вновь ожил, осмелел. Опять их в селениях начали встречать низкими поклонами и щедрыми угощениями. Переводчик мурлыкал, как довольный кот, и на каждом попутном базаре что-нибудь продавал, покупал или обменивал: еще в Мензиле он купил винтовку, потом обменял ее на ковер, затем у него появились три ковра, еще немного погодя… Впору было заводить для его поклажи вторую лошадь.
При выезде из одного селения маленький караван вдруг стали сопровождать многочисленные всадники. Их становилось все больше. Почему? Откуда они взялись?
Вскоре лошадей пришлось вообще остановить: Вавилову преподнесли написанный изящной вязью длинный текст, а под ним оттиски множества перстней-печаток.
Николай Иванович просмотрел его сверху донизу, разобрал лишь отдельные слова, зато переводчик поднял лист повыше и громким голосом, чтобы все слышали, начал читать: «Высокочтимый и великий!.. Смиренно просим о вашей милости…»
Бумага оказалась не чем иным, как челобитной русскому царю с жалобами на притеснения от местного губернатора и просьбой его сместить…
Тщетно Николай Иванович пытался объяснить стоявшим перед ним людям, что русский царь не властен над местными чиновниками, а он, Вавилов, не уполномочен принимать такие жалобы — все смотрели на него с надеждой и мольбой, упорно кланялись и не хотели брать бумагу обратно. Пришлось принять ее и пообещать вручить русскому консулу.
Переводчик повеселел. Одно из слов, которое он особенно многозначительно повторял, говоря с просителями, — «сардар», — привлекло внимание Вавилова. Оно означало высокий, почти царский титул. На первом же привале Николай Иванович стал выпытывать, что все это значит: и титул, и подношения, и просьбы к русскому царю. Толмач не выдержал и признался: говорил всем, что сопровождает брата русской императрицы.
— Выдавал меня за царского шурина? — изумился Вавилов.
— О эфенди! Зато как нас везде встречали! Мне стало так жаль вас, когда вы попали под арест, и я решил помочь. Не гневайтесь на меня!..
Вначале, продолжал переводчик, в его выдумку не очень поверили: какой же это родственник царя, если у него нет каравана и охраны? А потом именно это и стало подтверждать, что он говорит правду: русский и в самом деле очень большой человек, если не боится ездить повсюду, даже на фронте, без охраны. Зачем такому свита и большой караван? Высокий гость везде, как дома. И принять его должны, разумеется, по-царски. Вот и весь секрет радушных встреч!
Хотя Вавилов вначале планировал продвинуться в долину рек Тигра и Евфрата, в Месопотамию, в регион древнейшего земледелия, но сделать это не удалось: в связи с отходом русских войск от Керманшаха пришлось вернуться в Кум и затем направиться к Тегерану.
Столица Ирана уже тогда была очень большим городом, раскинувшимся на огромной территории и отчасти даже электрифицированным, с современными гостиницами, благоустроенными на европейский манер. Но и здесь, в Тегеране, чрезвычайно интересным оказался базар, а в армянских поселках возле города Вавилов сумел отыскать немало образцов растений, в частности полбы и своеобразных сорных овсов.
Пришло время расстаться и со своим предприимчивым переводчиком и воспользоваться перекладными — тройкой лошадей, на которой ученый отправился в Мешхед.
По мере приближения к Мешхеду все больше встречалось караванов со странными длинными черными тюками. Вавилова это заинтересовало, он спросил в караван-сарае, что везут в Мешхед в черных кошмах. Оказалось, покойников. Везут в священный город к могиле Али, двоюродного брата Магомета, исполняя волю умерших правоверных мусульман. Тяжелые мысли навевали эти траурные свертки.
Мешхед поразил Николая Ивановича своими «лазоревыми мечетями», окрестности удивили изобилием разнообразных пшениц, не знающих по засухоустойчивости равных себе в мире. А двурядные ячмени, росшие вместе с пшеницей, разве они были не столь же жаростойкими? Здесь, как еще раз убедился Вавилов, был один из древнейших на Земле очагов земледельческой культуры, носившей во многом еще первобытный характер. Судя по всему, тут издревле выращивали в смесях десятки разновидностей мягкой пшеницы. Но отыскать среди них «персиянку» не удалось. Да и была ли она родом из Персии?
Семь лет спустя этот загадочный 173-й номер удалось идентифицировать: пшеница оказалась типичной горянкой и родом с Кавказа! Ее обнаружил коллега Вавилова и ближайший его соратник — Петр Михайлович Жуковский. Он нашел ее в Дагестане возле аула со своеобразным названием Гергебиль, в двух десятках верст от того места, где был взят в плен имам Шамиль.
НА «КРЫШЕ МИРА»
В Мешхеде путешествие, собственно, можно было бы и завершить, вернуться в Москву. Но стояла ранняя осень — вполне подходящая пора для сбора в горных районах растений и их семян. Срок командировки тоже еще не истек. И Николай Иванович задумался о Памире. Именно там хорошо было бы взглянуть на всю историю земледелия, еще раз проверить возникшие догадки о происхождении некоторых растений, убедиться в правильности и научной обоснованности гипотез.
Обратился за содействием к генерал-губернатору Закаспийской области Куропаткину. Тот отнесся к просьбе скептически:
— Что за ботанические экскурсии! Кругом война… Дорога на Хорог перекрыта повстанцами. Не пойдете же вы через ледник Дамра-Шаруг? Это безумие! Тем паче дело к осени. Того гляди, перевалы совсем закроются. Нет, молодой человек, ничем помочь не могу! Возвращайтесь-ка в Москву и ожидайте лучших времен.
Однако Вавилов не торопился менять решение: он встретил Дмитрия Букинича, с которым в МСХИ они вместе учились. Сейчас тот работал на строительстве ирригационных систем в Средней Азии, успел немного узнать Памир. И хотя от участия в экспедиции уклонился, но посоветовал, как лучше преодолеть перевалы: сделать это надо в верховьях реки Исфары.
Проработав маршрут экспедиции на «крышу мира», Вавилов решил обратиться за содействием к бухарскому эмиру, и тот оказался гораздо сговорчивей губернатора. Однако прежде чем снарядить экспедицию для высокогорного похода, Вавилову надлежало явиться в личную канцелярию эмира: маршрут намечался по территории Бухарского ханства, присоединившегося к России на правах вассального государства в 1868 году. И всякий проезжающий с караваном по территории эмирата обязан был теперь ходатайствовать о сопровождении каравана чиновником.
Но вопреки опасениям Николая Ивановича сладилось все довольно быстро. Его спутником оказался хан Кильды мирза-баши, то есть человек образованный. А как выносливость? Хан Кильды имел фигуру настолько тучную, что представить его в седле было трудно. А пешие многокилометровые переходы?
Однако опасения оказались напрасными: надев пестрый бухарский халат, перетянув себя потуже серебряным поясом, хан привычно, спокойно восседал на коне и выглядел так величественно, что Вавилов рядом с ним казался мелким чиновником, сопровождающим восточного владыку. Но важничал мирза-баши только поначалу, в Коканде. В горах его будто подменили: стал простым, веселым, никогда не унывающим путешественником, для которого постоянное преодоление препятствий — родная стихия. Он оказался человеком, умеющим предвидеть осложнения и избегать их, ловким наездником, опытным в оказании первой помощи. Хан был великолепным спутником!