Два других великокняжеских строения — конюшня и каретная мастерская — после основательной перестройки и капитального ремонта были отведены под жилье для сотрудников станции и в первую очередь ее директора — Виктора Евграфовича Писарева. Закончив Петровскую сельхозакадемию, он довольно долго работал под Иркутском, на Тулунской опытной селекционной станции, вывел там несколько скороспелых сортов яровой пшеницы и ячменя, а также гороха. Поэтому Вавилов пригласил его возглавить работу на вновь организуемой станции, которая должна была стать не только генетической и сортоиспытательной лабораторией Отдела, но и селекционным центром северной зоны европейской части России.
И Вавилов снова садится за письмо Елене Ивановне — Леночке Барулиной: «…Мне кажется, что, несмотря на склонность к увлечению, к порывистости, я все же очень постоянен и тверд. Я слишком серьезно понимаю любовь. Я действительно глубоко верю в науку, — в ней цель и жизнь… Саму науку я представляю широко, может быть, даже слишком широко (слишком большая широта может привести и к ненауке), малое хочется соединять с великим, в этом смысл малого и его интересы, и для этого за малое в науке можно отдать жизнь. Я никогда не боялся, и ничто не убедит в узости нашей научной работы. Жизнь также влечет, и в этом у нас не будет расхождений… Требование к уюту невелико, я, правда, не привык все делать сам, хотя и умею, если это совершенно необходимо. И в этом у нас не будет разногласия — в этом я убежден. Жизнь должна быть и внешне и внутренне красива. И ты это разделяешь. Поэтому-то, мне кажется, и союз наш будет крепким и прочным… Вот, Леночка, то, что хочется сразу ответить тебе. Может быть, это неубедительно, недостаточно, но ты это скажешь… Вчера было рождение — 33 года».
Так уж выходило: объяснялся в любви женщине, а одновременно признавался и в любви к науке — они оказались неразделимы.
Жена Екатерина, разумеется, предчувствовала неминуемость разрыва, однако до этого было еще далеко… Николай Иванович уговорил ее переехать с сыном в Москву, к своей матери. Наезжая по делам службы в столицу, не упускал случая побыть с сыном, которого очень любил. А с женой установились неожиданно добрые, спокойные отношения. Может, потому, что оба теперь прекрасно понимали: настоящей любви так и не случилось. Не было и единых интересов. Так о чем спорить, какие выяснять отношения? И так все понятно. И друзьями остаться не возбраняется.
С Еленой Ивановной все иначе, и уже оба знают — они не расстанутся до конца дней своих. Долго еще не решалась она «переступить», считая, что разбивать семью с ребенком не то что непорядочно, а грех непростительный. И стать мужем и женой им довелось лишь годы спустя.
ЖИВЫЕ БУСЫ
Осенью 1917 года Ленину попала на глаза небольшая книжечка американца А. Гарвуда «Обновленная земля». Она была переведена на русский язык К. А. Тимирязевым и выпущена с его предисловием. Это было настоящее «сказание» о победах современного земледелия в Америке: об орошении сухих степей и пустынь, о диковинных сортах растений и новых культурах, выведенных человеком «с зелеными пальцами» — селекционером-волшебником Лютером Бербанком, о работе опытных станций, неустанно толкающих вперед развитие сельского хозяйства, о том, на что вообще способен народ, широко и повседневно пользующийся плодами науки и обновляющий на этой основе свою землю, поднимающий ее материнские силы, ее плодородие.
Когда схлынул накал Гражданской войны, Ленин, запомнивший эту книгу, обратился к Н. П. Горбунову, бывшему тогда управляющим делами Совнаркома РСФСР и находившемуся в командировке за границей, с поручением собрать и привезти с собой все материалы, касающиеся «Обновленной земли», а также узнать, нельзя ли выписать книги, семена и прочее. За его подписью было принято постановление Совнаркома РСФСР о развитии семеноводства, в котором прямо говорилось, что помимо ценных хозяйственных свойств рекомендуемые сорта должны обладать устойчивостью к вредителям и болезням.
Эту же идею всесторонне обосновывал к своей монографии по иммунитету растений и Вавилов.
Засуха 1921 года вызвала голод в Поволжье. Крайне осложнилось продовольственное снабжение и других районов страны. Огромный урон понесли и семенные фонды. Их надо было восполнять, притом в срочном порядке. Совет труда и обороны решил закупить семена в Северо-Американских Соединенных Штатах. Вместе с членом Сельскохозяйственного ученого комитета А. А. Ячевским туда направили и Н. И. Вавилова.
Вавилов взялся за организацию поездки, исходя из своего опыта. Везде — в Наркомземе, Наркомфине, Наркоминделе и, наконец, в Совнаркоме было все улажено, согласовано и оставалось лишь оформить визы. Но ждать было нельзя. Так и не оформив их, отправились в Либаву, чтобы, сев там на пароход, добраться до Канады, а там уже добиваться разрешения на въезд в Соединенные Штаты. Вавилов решился на такой шаг, надеясь, что американцев ему удастся убедить там…
Он, по словам знавших его людей, обладал так называемой харизмой. Известный ботаник П. А. Баранов как-то раз сказал: «Обаяние Николая Ивановича не было мимолетным, временным, связанным с минутами его хорошего настроения, с творческим подъемом, с удачным решением той или иной задачи… Нет, оно было постоянным, редкостным даром, привлекавшим и радовавшим людей, встречавшихся на его жизненном пути…
И все же не в глазах, не в голосе, не в простоте обращения был источник обаяния Николая Ивановича. Все внешнее, как и бывает, адекватно отражало внутреннюю, душевную красоту и мощь этого человека. Обаяние Николая Ивановича — это прежде всего обаяние истинного ученого, неустанного труженика, упорно и настойчиво добывающего новые научные факты, и смелого мыслителя-теоретика, своими обобщениями двигающего науку вперед. Обаяние Николая Ивановича — это обаяние патриота, мужественного общественного деятеля широчайшего размаха…»
Вавилов ехал в Штаты еще и для того, чтобы принять участие в Международном съезде по болезням хлебных злаков. Мечтал пополнить свою коллекцию американскими сортами и разновидностями, очень хотел познакомиться с Лютером Бербанком.
Еще на пароходе, чтобы не терять времени даром и как-то отвлечь себя от морской болезни, которую переносил с трудом, он начал готовить доклад о гомологических рядах на английском языке.
Научное сообщение русского исследователя стало главной сенсацией на съезде, каждая газета сочла своим долгом рассказать об открытии ученого.
Вавилов побывал в лаборатории Томаса Гента Моргана. Развивая закономерности, установленные еще в 60-х годах XIX столетия Грегором Менделем и «переоткрытые» в 1901 году, Т. Морган и его школа разработали учение о материальных основах наследственности, обосновав так называемую хромосомную теорию. Результаты, полученные в лаборатории Т. Моргана в начале двадцатых годов, все более убеждали ученых: носителями наследуемых свойств живых организмов являются хромосомы, они же выступают в качестве основных передатчиков этих свойств. Исследования позволили также уточнить и расположение (локализацию) отдельных наследственных зачатков (генов) в самих хромосомах и перейти к составлению так называемых «хромосомных карт». Вообще весь экспериментальный материал, полученный самим Т. Морганом и его сотрудниками в Колумбийском университете, мог служить доказательством выводов о том, что гены в хромосомах расположены линейно, последовательно друг за другом.
Однако эту гипотезу весьма скептически восприняли многие биологи, особенно генетики, в том числе и в России. У Вавилова тоже были вопросы, поскольку расположение генов в хромосомах в виде бус представлялось ему маловероятным — казалось механистическим. Морган предложил русскому ученому самому убедиться в этом, посвятив несколько дней просмотру опытных материалов. Добавил, помолчав, что охотно согласится с любой другой гипотезой, удовлетворительно объясняющей все наблюдаемые факты.
Вавилов, изучив предложенные ему экспериментальные материалы, пришел к тем же выводам, что и американский ученый. Забегая немного вперед, следует заметить, что ученики и сотрудники Т. Моргана — Бриджес, Стэртевант, Мёллер — его последователи, а также Пэйнтер провели исследования, которые позволили индивидуализировать отдельные участки хромосом, — так гипотеза о линейном расположении генов стала теорией. Исследования Моргана и его школы, по мнению Вавилова, увязали в единое целое данные цитологии с генетическими исследованиями, с характером «наследственности свойств». А хромосомная теория — это крупнейший вклад в биологическую науку, «приведший учение о наследственности от умозрительных соображений в область точных экспериментальных фактов… Наряду с законами Менделя установлен, таким образом, закон Моргана о связи явлений сцепления с расположением генов в хромосомах, о связи числа групп сцеплений у каждого вида с числом пар хромосом». Морган назвал его «законом ограничения групп сцепления». Убедившись в верности хромосомной теории наследственности, Вавилов понял, что она имеет прикладное значение.