Спустя некоторое время — еще письмо: «Мексика для нас — страна большого интереса; история ее замечательной культуры, состав культурных растений, состав кукурузы, табака, пасленовых, фасоли, тыквы для нас неизвестен. Что же в самом деле они представляют; что Вы видите на базарах по городам?»
Работы института приобретали широкую известность, курсы повышения квалификации селекционеров пользовались успехом. Институт на Исаакиевской площади становился своего рода штабом развития научного растениеводства и селекции в стране. Сохраняя особенности ботанического научного учреждения, исследующего культурную флору, развивая традиции, заложенные еще Р. Э. Регелем, он стал развертывать поиски по новым направлениям, в частности по генетике. Центральная генетическая и селекционная станция в Детском Селе занималась этим особенно активно: к прежним отделам и лабораториям прибавились новые.
Предстояло объединить усилия и вести совместные исследования цитологов и генетиков, физиологов и биохимиков, фитопатологов и энтомологов, агротехников и селекционеров, систематиков и ботаников, даже агрометеорологов (в ВИРе был отдел агрометеорологии). Вавилов, еще в 1923 году избранный членом-корреспондентом Академии наук СССР, использовал все свое влияние, чтобы заниматься масштабными научными изысканиями.
Сам он оставался «совой» и «жаворонком» одновременно. Спать по четыре-пять часов в сутки для него было обычным делом. Он придерживался своего правила: «Если ты встал на путь ученого, то помни, что обрек себя на вечное искание нового, на беспокойную жизнь до гробовой доски. У каждого ученого должен быть мощный ген беспокойства. Он должен быть одержим».
НА «ОЗЕРО МИРА»
Очень хотелось Вавилову обследовать страны вокруг Средиземного моря. В Северной Африке ему чудился настоящий «эндемный рай», сохранивший «густоту генного первородства». Надеялся отправиться туда вместе с профессорами Н. М. Тулайковым и М. Г. Поповым, хорошо известными ему по совместной работе в Саратове.
Подготовка к «средиземноморскому круизу» началась в январе 1925 года. Вавилов тогда весьма осторожно в письме Тулайкову выразил свою надежду: «…может быть, весной можно было бы приступить к делу…». Однако весной ничего не получилось, не вышло и летом, и осенью, и зимой. В феврале 1926 года он снова пишет в Саратов Николаю Максимовичу: «С визами нашими дело будет обстоять благополучно, так как Бэтсон перед смертью просил доктора Холла — руководителя научных работ при министерстве земледелия Великобритании — сделать все для того, чтобы помочь нам». А в марте сообщает Попову, работающему в Ташкенте в Среднеазиатском университете: «Дорогой Михаил Григорьевич, я только что приехал из Москвы, где уже вторую неделю занят был вопросом о средствах на экспедицию. Это дело требует гораздо большего труда и времени, чем может показаться издали. Исписано примерно две сотни бумаг. Вопрос прошел через 7 комиссий, через Малый Совнарком, через Большой Совнарком; деньги постановлено в размере 14 000 выдать, но ввиду валютных трудностей в связи с нашими неудачами на экспортном рынке Валютное управление отказало в выдаче 14 000 в иностранных деньгах. Надо апеллировать в Политбюро, т. е. высшую инстанцию, какая только есть. НКЗ же, который до сих пор проводил это дело, отказался вчера решительно и бесповоротно… Таким образом, положение дел весьма печально; ко всему прочему умер Бэтсон, мой учитель, который обещал мне устроить дела с визами, и эта сторона довольно трудная. Мне очень бы хотелось ехать вдвоем с Вами. Вопрос об участии Тулайкова и других уже определенно отпал».
Получить визы действительно оказалось невероятно сложно. Посол Франции, у которого побывал Вавилов, сказал неопределенно: если только в Париж — это еще куда бы ни шло, вопрос за месяц можно решить и даже скорее, но поездка на подмандатные территории — дело весьма щепетильное. Да и вообще, зачем профессору, известному ученому ехать в отдаленные провинции, где так неспокойно? Все, что ему нужно, можно легко отыскать в книгах и журналах, которые посол сам берется приобрести. А посещение Сирии и Марокко вообще вряд ли реально.
Однако отступать или сдаваться Вавилов не умел. Он пишет Н. П. Горбунову: «Основная цель поездки — привлечение сортового материала по главнейшим полевым и огородным культурам… Уже немедленно после бедствия в 1921 году, вызванного засухой, возник вопрос о привлечении семенного материала из засушливых земледельческих районов Северной Африки… До сих пор сортовой материал Средиземноморского побережья оставался недоступным нашим опытным учреждениям. Только косвенным путем, через Америку, нам удавалось доставать семенной материал из Африки… Ничтожные затраты, по самому скромнейшему расчету, с полным подавлением личных интересов, я не сомневаюсь, дадут ценнейший практический материал нашему семеноводству».
3 апреля 1926 года — ему же в Кремль: «Глубокоуважаемый Николай Петрович! Я получил извещение, что в выдаче заграничного паспорта на поездку в районы Северной Африки мне отказано по причинам общего порядка. Интересы существа дела, которое призван выполнять наш Институт, позволяют мне просить Вас оказать Ваше авторитетное содействие в получении разрешения моей поездки. Отложить ее на более дальний срок не представляется целесообразным ввиду необходимости быть в этих странах во время созревания хлебов, которое начинается в мае, а кроме того, получение согласия от колониальных властей достать в другой раз будет нелегко и неудобно…»
16 апреля он сообщает в Ташкент Гавриилу Семеновичу Зайцеву: «Когда выеду в Африку, еще не знаю…» И вот 30 мая: «…Писарев остается за директора… Я уезжаю в Средиземье».
Но, увы, выехал только один. И к тому же пока только в Лондон.
Путь в Африку первыми преградили «британские львы»: Вавилов обратился к Даниэлю Холлу за помощью, но ни его хлопоты, ни просьбы ученых Рассела и Дарлингтона, ни письма в министерства и к влиятельным лордам ничего не дали — только пообещали ученому экскурсию в Палестину «ко гробу Господню» да еще на Кипр. Поехал в Париж — полпред Л. Б. Красин сразу сказал, что дело с визами безнадежное, директор Пастеровского института доктор Ру ничем не мог помочь, профессор Безредка — тоже. Обращение в МИД Франции не дало ничего.
Вавилову пришло на ум обратиться к Вильморенам, где в 1914 году он проходил стажировку. Фирма присылала в Ленинград из своих коллекций разные редкости: гибриды земляники, новые сорта картофеля, сахарной свеклы, других культур. Получала семена из СССР. Тесть месье Жака, главы семьи, был директором департамента иностранных дел Франции.
По мнению же директора Лаборатории прикладной ботаники Августа Шевалье решить проблему могло только вмешательство в дело «самой энергичной женщины в мире» — госпожи Жаклин де Вильморен.
По-видимому, при содействии Августа Шевалье маркиза вдруг сама позвонила Вавилову и пригласила отобедать в семейном кругу.
— Без Жака придется, к сожалению, он в отъезде. Будут дети и ваш коллега Август Шевалье.
Она сразу же пригласила гостя в свой кабинет, плотно заставленный высокими шкафами с книгами. Выдвинула ящичек секретера, показала медаль Менделя: «Медаль эту мне присудили в Брюнне. Я сама полсвета объездила, охотясь за семенами, так что понимаю вас, месье Вавилов, как никто иной».