Со временем он наверняка узнал имена убийц и регулярно видел их в окружении старшего брата – императора.
И в канун 14 декабря 1825 года Николай слишком хорошо помнил, что Павла убили его приближенные, а во главе их стоял тот, кому он больше всего доверял, – генерал-губернатор столицы граф Пален.
Из дневника сенатора Павла Гавриловича Дивова, 11 марта 1827 года
По прошествии 25 лет впервые назначена заупокойная литургия по императоре Павле. Это прекрасный поступок со стороны императора Николая.
Правда, в это самое время генерал-губернатором Петербурга был генерал Павел Васильевич Голенищев-Кутузов – один из убийц Павла…
Ни император Александр, ни император Николай никогда не забывали своего царственного родителя. Но чувства при этом они испытывали разные.
В 1796 году, взойдя на престол, Павел устроил торжественное перезахоронение останков Петра III, также погибшего в результате заговора. Николай по сути дела символически повторил его поступок по отношению к нему самому…
Однако, будучи нежным отцом, Павел оставался самим собой, что сказалось в выборе главного воспитателя младших сыновей. Им стал генерал-лейтенант Матвей Иванович Ламсдорф, суровый служака, не слишком образованный, но фанатик дисциплины. Главная установка, которая дана была Павлом Ламсдорфу, – чтобы великие князья «не были похожи на шалопаев немецких принцев».
Из «Записок» Николая I
Лишившись отца, остался я невступно пяти лет; покойная моя родительница, как нежнейшая мать, пеклась об нас двух с братом Михаилом Павловичем, не щадя ничего, дабы дать нам воспитание, по ее убеждению, совершенное.
Николай существенно идеализирует отношение Марии Федоровны к детям. Не говоря о том, что «главный наставник» избран был убитым супругом.
И дальше Николай рисует достаточно ужасающую картину воспитания великих князей, категорически опровергающую миф о «нежнейшей матери».
Из «Записок» Николая I
Мы поручены были как главному нашему наставнику генералу графу Ламсдорфу, человеку, пользовавшемуся всем доверием матушки… Граф Ламсдорф умел вселить в нас одно чувство – страх, и такой страх и уверение в его всемогуществе, что лицо матушки было для нас второе в степени важности понятий. Сей порядок лишил нас совершенно счастия сыновнего доверия к родительнице, к которой допущаемы мы были редко одни, и то никогда иначе, как будто на приговор. Беспрестанная перемена окружающих лиц вселила в нас с младенчества привычку искать в них слабые стороны, дабы воспользоваться ими в смысле того, что по нашим желаниям нужно было, и должно признаться, что не без успеха.
Генерал-адъютант Ушаков был тот, кого мы более всех любили, ибо он с нами никогда сурово не обходился, тогда как граф Ламсдорф и другие, ему подражая, употребляли строгость с запальчивостью, которая отнимала у нас и чувство вины своей, оставляя одну досаду за грубое обращение, а часто и незаслуженное. Одним словом – страх и искание, как избегнуть от наказания, более всего занимали мой ум.
В учении видел я одно принуждение и учился без охоты. Меня часто, и, я думаю, не без причины, обвиняли в лености и рассеянности, и нередко граф Ламсдорф меня наказывал тростником весьма больно среди самых уроков.
Таким было мое воспитание до 1809 года, где приняли другую методу…
Таким образом, великого князя, будущего императора, подвергали телесным наказаниям до тринадцати лет!
Поскольку именно в эти годы формируется в значительной степени характер человека, то стоит обратиться к более подробному рассказу об этом периоде.
Из записей барона Модеста Андреевича Корфа «Материалы и черты к биографии императора Николая I»
Неизвестно, на чем основывалось то высокое уважение к педагогическим способностям генерала Ламсдорфа, которое могло решить выбор императора Павла, но достоверно то, что ни Россия, ни великие князья, в особенности же Николай Павлович, не выиграли от этого избрания. Ламсдорф, как по всему заключить можно, не обладал не только же ни одною из способностей, необходимых для воспитания особы царственного дома, призванной иметь влияние на судьбы своих соотечественников и на историю своего народа, но даже был чужд и всего того, что нужно для человека, посвящающего себя воспитанию частного лица. Вовсе не понимая воспитания в истинном, высшем его смысле, он вместо того, чтобы дать возможно лучшее направление тем моральным и интеллектуальным силам, которые уже жили в ребенке, приложил все свои старания единственно к тому, чтоб переломить его на свой лад и идти прямо наперекор всем наклонностям, желаниям и способностям порученного ему воспитанника. Великие князья были постоянно как бы в тисках. Они не могли свободно и непринужденно ни встать, ни сесть, ни ходить, ни говорить, ни предаваться обычной детской резвости и шумливости; их на каждом шагу останавливали, исправляли, делали замечания, преследовали моралью или угрозами. Императрица Мария Федоровна, кажется, точно так же ошибалась в задаче воспитания и только побуждала Ламсдорфа действовать по той несчастной системе, которую он одну и разумел: системе холодных приказаний, выговоров и наказаний, доходящих до жестокости. Николай Павлович в особенности не пользовался расположением своего воспитателя, всегда предпочитавшего ему младшего брата. Он действительно был характера строптивого, вспыльчивого, а Ламсдорф, вместо того чтобы умерить этот характер мерами кротости, обратился к строгости, почти бесчеловечной, позволяя себе даже бить великого князя линейками, ружейными шомполами и пр. Не раз случалось, что в ярости своей он хватал мальчика за грудь или за воротник и ударял его об стену так, что тот почти лишался чувств. В ежедневных журналах почти на каждых страницах встречаются следы жестокого обращения, вовсе не скрываемого и ничем не маскируемого. Везде являются угрозы наказания, жалобы кавалеров генералу Ламсдорфу (всегдашнему карателю) и самой императрице за проступки весьма неважные, самые обыкновенные, которые со всяким ребенком случаются, но не бывают рассматриваемы с преувеличением как бы через микроскоп. Императрица из повседневных рапортов могла очень ясно видеть, какое жестокое, часто без всякой нужды, обращение было с ее младшими сыновьями, в журналах упоминалось даже об ударах шомполом, но, вероятно, она так же полагала, что все это хорошо и необходимо для воспитания, потому что ей осмеливались прямо и открыто докладывать о подобных подробностях.