— Сажень больше, сажень меньше, — пожал плечами протопоп.
— Так ведь за каждую сажень по пять алтын патриарху надо платить.
— Деньги, Евфим, дело десятое.
— Да как же десятое! Прореха на прорехе.
— Бог милостив, — сказал Аввакум и поднялся.
Прочитали благодарственную молитву, пошли по делам.
Аввакум отправился смотреть городские церкви.
Поп Сретенской Кирик трудился перед храмом на хорошо возделанной земле. Кирик был росточка малого, сдобный, как пышечка, работал ловко, с охотой.
«Добрый пример прихожанам», — подумал Аввакум, подходя к попу и здороваясь.
Поп начальству обрадовался, подбежал за благословением.
— Что сажаешь? — спросил Аввакум.
— Репу, — ответил Кирик.
— Как репу?
— Репу, — повторил Кирик, улыбаясь солнцу, протопопу, будущей репе.
— Так это, чай, не огород! — удивился Аввакум. — Перед храмом цветы надо посадить.
— Какой же прок от цветов? — У Кирика бровки так и подскочили. — Репу, чай, есть можно.
— А на что прихожанам твоя репа?! — осердился Аввакум. — На что Господу Богу репа?! Цветы — храму украшение. Не цветы — деревья посади. Яблони. А репу тотчас выдери и выбрось.
— Я всегда репу сажаю! — заупрямился Кирик.
— Потому что дурак! — сказал ему Аввакум. — Зачем, говорю, прихожанам на твою репу смотреть?
— Яблони когда еще вырастут, — покачал головой Кирик. — А репа к осени будет. Я репу сажаю.
— Вот и не сажай боле! Тотчас все повыдергивай.
— Задалась ему моя репа!
— Ах ты, поп глупый! — вскричал Аввакум и, не размышляя более, огрел неслуха посохом по спине.
Поп не ждал такого поворота, присел, сиганул козлом между грядками и укрылся в доме. Аввакум в ярости давил репу, призывая на голову глупого попа силы небесные.
Раздосадованный, тотчас переменил решение обойти церкви и направился в Патриарший приказ. Чтоб делом себя занять, попросил книги сбора патриарших пошлин и налогов. Хотел успокоиться за нудным просмотром цифири, а вместо успокоения — новая тревога. Чуть не у каждого двора недоимки. Двоеженцев более пятидесяти! Дюжина троеженцев!
— Это же вертеп! — закричал Аввакум и, расшвыряв бумаги, побежал к воеводе Денису Крюкову просить пушкарей, чтоб батогами выбить деньги у неплательщиков, и у тех, которые упрямы, и у тех, которым денежка свет застит.
Полицейскую службу в городах несли пушкари. Дело пушкаря город оборонять, но в глубине России откуда врагу взяться? Две и три жизни можно прожить, на враге пушечного боя не испытав. Но и без пушкарей нельзя: помнили в Московском царстве нестроение и погибель в годы Смуты. Однако, чтоб деньги зазря не переводить, пушкарям было велено наблюдать за порядком.
В Юрьевце-Подольском служили девять пушкарей. Троих воевода Крюков дал протопопу для наведения порядка, и в тот же день во дворе Патриаршего приказа батогами вразумили четверых троеженцев.
На вечерне, во время третьего антифона, когда отверзаются «Царские врата», Аввакум заметил, что народ в церкви поредел. Протопоп тотчас послал псаломщика к дверям, приказав никого не выпускать до конца службы. Вскоре у дверей началась возня.
— Ах вы злыдни! — закричал протопоп и кинулся к дверям молотить кулаками ленивых и малодушных. — Служба им велика! Для Бога времени у них нет!
И, взойдя на алтарь, сказал, потрясая гривой волос:
— «Кого я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся. Се, стою у двери и стучу!» Помолимся же, на коленях помолимся! О проклятое неусердие наше!
Прихожане дружно опустились на колени, Аввакум же читал молитвы, а дьякон кадил.
— Да не бойся же ты спину свою согнуть! — Протопоп подошел к одному из молящихся и, положа ладонь ему на загривок, пригнул к полу. — Богу кланяешься, Богу!
— Это же Спиридон! — сказал в алтаре дьякон Аввакуму.
— Коли Спиридон, так и молиться не надо?
— Купец он! В Юрьевце каждый второй амбар — его!
— Вот и должен Бога молить за удачу в делах!
Но дьякон даже глаза закрыл, ужасаясь содеянному.
Служба закончилась. На исповедь к протопопу бабы в очередь. И что ни грех у них, то соблазн. Руку целуют, щечкой норовят прижаться — кошки!
Крепился протопоп, а хотелось топнуть ногой да и крикнуть: «Брысь!»
Вдовица одна, лет семнадцати, не больше, грехи свои сладострастные так красиво расписывала, что протопоп вспомнил, как жег себе руку, спасаясь от зова плоти, вспомнил и осерчал. Наложил на вдову покаяние: еженощно класть поклонов по полтысячи.