Алексей Михайлович сам примерил кафтан на старике.
— Рукава длинны. Оно и к лучшему. Дырявое место обрезать да вновь пришить.
Бахарь в ноги царю с царицей покланялся.
— А скажите, — спросил старцев Алексей Михайлович, — можно ли грешное царство на святое переделать? Чтоб всякий человек жил в том царстве по всей правде и по всей совести?
Бахарь, получивший кафтан, ответил первым:
— По многим странам прошел я пешим, конным и под парусом. Святых стран, где б жили по всей правде и совести, нет на земле. А коли нет, примера взять не с кого.
Белый старец возразил своему товарищу:
— Святых царств нет, потому что у людей охоты до святой жизни нет. А коли охота к святой жизни будет, то и царству святому быть.
— А как по-вашему, охочи русские люди до святой жизни? — спросил Алексей Михайлович, не глядя старцам в глаза.
— Охочи, государь! — ответил белый старец не задумываясь.
— Всякие люди есть, — ответил другой. — Одни и в миру, как монахи, живут, а другие в монахах — хуже разбойников.
— Ну, ступайте! — махнул рукой государь не без досады.
Когда старцы ушли, Алексей Михайлович сказал Марии Ильиничне:
— Кафтан-то надо было беленькому подарить. Добрый человек и умный.
Утром царский поезд, всполошив зевак, тронулся через Москву на дорогу к Троице-Сергиевой лавре.
Царь ехал впереди, в окружении трех сотен дворян, у царицы была своя свита, своя охрана. Позади ее кареты, как всегда в дальних походах, верхами ехали тридцать шесть девиц в красных юбках, в белых шляпах с белыми шнурами за спину.
За царицыной каретой следовала карета царевны Ирины Михайловны, потом еще две кареты: Анны Михайловны и Татьяны Михайловны. Была еще карета для царевны Евдокии Алексеевны. Девочке было всего два года. Она ехала с матерью, а в ее карете сидели две мамки — царевны и умершего царевича Дмитрия.
На Никольском мосту и на Пречистне царица останавливалась, жаловала нищим подаяние. Бывший в поезде казначей Богдан Минич Дубровский записал в расход два рубля двадцать два алтына и четыре деньги.
У Неглинских ворот было царицей роздано еще четыре алтына и две деньги, а стольник Федор Михайлович Ртищев получил наказ пожаловать от имени царицы в Тверскую богадельню ста нищим по алтыну.
По Тверской улице, за Тверскими воротами и за Земляным городом, деньги раздавали по приказу Бориса Ивановича Морозова. Роздано было два рубля восемнадцать алтын и четыре деньги.
Федосья Прокопьевна, знавшая наперед, что на Тверской деньги будут раздавать по приказу деверя, глядела из-за шелковой завесы на возбужденную толпу, на нищих, распевавших Лазаря в честь боярина и всего рода Морозовых. Она видела, как любопытные глаза вглядывались и в ее карету, ведь и она милостью Божией — Морозова. В голову ей не приходило, что это те же самые люди, которые четыре года тому назад требовали для Бориса Ивановича смерти, что это они, как дикие звери, разорвали Плещеева и дотла сожгли двор Бориса Ивановича.
За день царский поезд дошел до села Тайнинского, где и заночевал. В хоромы царицы принесли два рубля денег: собрали селяне для передачи в лавру. В Москве на Земляном валу царю в колымагу подано было от мещан пять рублей. Раздали меньше, чем получили.
Вечеряла царица вместе с сестрой Анной, с Федосьей Прокопьевной да с крайчей Вельяминовой.
По случаю паломничества постились. Ужинали черными сухариками, которые мочили в простой воде.
— Уж к полночи, а светлынь, — сказала Федосья Прокопьевна, сидящая у окна.
— Люблю, когда дни прибывают, — откликнулась царица. — Да Петр Афонский на пороге. Опять солнце на зиму повернет.
— Как вспомнишь про зиму, страшно! — поежилась Анна Ильинична.
— Чего же тебе страшно?! — удивилась царица. — В нетопленых хоромах небось не сидишь.
— Не сижу. А все равно страшно! — Анна Ильинична даже глаза зажмурила. — Как представишь — всюду мороз, снег. Сколько и куда ни иди — мороз, снег!
— Зато каждая изба как терем боярский, — сказала Федосья Прокопьевна. — Соломы на крышах не видать, вся крыша в алмазных блестках, узоры на деревах, люди все румяны, снег скрипит — праздник и праздник.
— Зимой нарядно, — согласилась царица. — А все ж самое божеское время — лето. Летом всякой твари хорошо. Все летит! Поет!
— На Федора Стратилата большая роса была, — сказала Анна Ильинична. — Теперь никакая засуха льну и конопле не страшна.
— Почему же? — спросила царица.