Царское собственноручное письмо адресовалось архимандриту Троице-Сергиева монастыря.
«И ты бы, богомолец наш, сотворил и прислал тайно, никому не поведавше сию тайну…» Рука спешила вслед за горяченькими, только что осенившими царя мыслями.
Однако же отложил перо, перебежал спальню, открыл дверь.
– Федор! Ты не вставай, лежи. Письмо тайно отправь, чтоб про то знали – я да ты!
Убежал к столу.
«…Священного масла с великого четвертка в сосуде и воды с ног больнишних братий, умыв сам тайно, и воды ис колодезя Сергия-чудотворца, отпев молебен у колодезя, три ведра за своей печатию вели прислать, ни дня не мешкая».
Приготовив письмо, государь взял чистый лист и, подумав, расчертил его на четыре клетки, которые представляли четыре измайловских поля, и указал, где кому быть и что делать.
Написал – и в постель, чтоб завтра скорее наступило. Про бессонницу думать забыл.
В Измайлово царь приехал с царицею.
На краю поля стояли шатер, в котором разместилась походная церковь, и наскоро срубленные четыре избы: для царя, бояр, для попов и слуг. Но приезд был совершен втайне, из окружения – лишь Ртищев и Матюшкин да два попа, отцы Алексей и Михаил.
В шатре пели вечерню, всенощную, а рано поутру служили молебен уже под открытым небом, на поле.
После молебна началось освящение земли. На трех больших полях было поставлено по десяти мужиков, а на малом, четвертом, пять, «с вениками на жопе», как простосердечно указал царь. Мужики, обмакнув эти веники в святой воде, коей архимандрит Троице-Сергиевой лавры умывал ноги болящих монахов, прошли поля крестом, навсегда спугнув с них нечистую силу.
Царь с царицею смотрели на действо с высокого крыльца, вознесенного на крышу одной из временных изб.
– Славно потрудились, – говорил Алексей Михайлович, окидывая взором дивную осеннюю землю, золотую, пахнущую хлебом.
– Хозяин ты мой! – отвечала ласково Мария Ильинична. – Дай Бог тебе всякого умения и разума.
– А тебе дай Бог наследника родить! – Царь перекрестил царицын живот, и они троекратно облобызались.
Когда государь с государыней сошли с крыльца, Матюшкин, боднув головою синее небо, сказал как бы сам себе:
– Птица теперь валом валит.
– Да уж, коли мы в Измайлове, отчего бы с соколами не потешиться! – согласился Алексей Михайлович. – И царица будет рада на соколов поглядеть.
Матюшкин просиял, а Ртищев поскучнел. У Федора Михайловича было к царю одно московское дело. Патриарх Никон собственноручно смирял книжных справщиков Ивана Наседку и старца Савватия. Оба искали заступничества у царя. Но дело было не в том, что Никон поколотил справщиков, а в том, что готовилась к изданию книга «Следованной псалтыри» и патриарх приказал выпустить из нее статью о двенадцати земных поклонах при чтении великопостной молитвы святого Ефрема Сирина и статью о двуперстном крестном знамении.
Арсен Грек, соловецкий сиделец, был зван в Москву чуть ли не в первый день нового патриаршества.
Явившись пред очи Никона, Арсен с рыданием опустился наземь и облобызал патриарший башмак.
– Я тебе не папа римский! – сердито крикнул Никон, но не было в его крике осуждения, иное было.
Поднял с земли греческого монаха, обнял и сам отвел в палату, где хранились книги.
– Вот твое поле! – сказал. – Возделай и сними жатву. Озарила меня мысль, Арсений! Величавая мысль! – Никон пронзительно глянул Арсену в глаза и легонько подтолкнул к сундукам с книгами. – С тобою здесь трудится киевлянин Епифаний Славинецкий, а помощников сами наберите. Прежние справщики московские – лбы воистину каменные, от них проку мало.
– Благослови меня, святейший! – Арсен, пылая преданностью, встал на колени.
Никон благословил и, уходя, сказал:
– Поди к моему ключарю, возьми у него денег, чтоб ни в чем нужды не знать. Да рясу себе новую выбери, чтоб от старой тебе в нос тюрьмой не шибало.
В черной атласной рясе, с лицом северной льдины, кристальной от совершенства и непорочности, Арсений Грек вошел в келию справщиков, от которых несло луком, ржаным кислым хлебом, кислой шубой, и сами-то они были такие житейски русские, принюхавшиеся друг к другу, прижившиеся тут.
Арсен подошел к столу мирянина Силы Григорьева и увидел, что у него между двумя толстыми фолиантами стоит глиняная миска с молочной тюрей, а рядом, на тряпице, ломоть хлеба, недогрызенная луковица и щепоть соли.
– На каких языках читаешь? – спросил Арсен.
– По-славянски.
– А по-гречески можешь?
– Буквы знаю…
– По-польски он может, – сказал Иван Наседка. – А ты, милый человек, кем будешь?
– Я хранитель патриаршей библиотеки, и еще мне велено надзирать над вами, справщиками.