– Мы свое дело знаем, – сказал Наседка.
– На каких языках читаешь?
– А ты скажи, на каких надобно.
– Инок Евфимий, который с завтрашнего дня будет вашим товарищем, читает по-гречески, по-латыни, по-польски, по-еврейски.
– По-латыни туда еще сюда, а по-жидовски-то к чему знать? Жиды православию, что волки овцам.
– Для того надо знать древний еврейский язык, чтоб избавиться от невежества, которым столь кичатся, как я приметил, иные московские грамотеи… Окна отворите – дышать нечем.
И вышел.
– Носом-то как крутит! – крикнул ему в спину Наседка. – Грамотей. Беда, ребята! Черные вороны греческие по наши головы слетаются.
– Тише! – осадил друга старик Савватий. – Ничего дурного человек не сказал.
– А он и не скажет, он – сделает.
Арсен шел от справщиков и морщился: как избавляться от всей этой братии? Повыгоняешь – врагов не оберешься.
Он вошел в палату, где хранились книги, открыл сундук, стоящий в самом дальнем углу, достал охапку манускриптов, отнес их на стол у окна. Сел на тяжелый вечный стул, взял первую попавшуюся грамоту и – вздохнул. Со всхлипом вздохнулось.
То оттаяли слезы в заледеневшей груди, а оттаяв, накатились на глаза, и преломился в них свет горячими сверкающими звездами.
Привел Господь, через соловецкую каменную муку, привел-таки к сладчайшему делу Познания.
Не успел Арсен и одного столбца вычитать, прибежал Наседка. Морда красная, глазки оловянные таращит, в обеих руках листы.
– Ересь! Ересь! – завопил.
«Боже мой! Это же дикая свинья, – с ужасом смотрел Арсен на московского грамотея. – Ему бы еще клыки из пасти!»
Арсен молчал, но Иван Наседка не унимался:
– Ересь! Ересь! Тьма нашла на Россию! Господи! Да спаси же ты нас от греков и киевлян!
Надо было что-то делать.
Арсен встал, взял у справщика листы, стал читать, заткнув уши.
Листы были из новой, готовящейся к печати «Псалтыри» со статьей о замене двуперстного знамения на трехперстное.
Мысли у Арсена заметались. Троеперстие принято у греков, и, если оно появилось в новой «Псалтыри», – значит, на то воля Никона. Тотчас вспомнились его загадочные слова: «Озарила меня мысль, величавая мысль!»
– О какой ереси ты говоришь? – спросил Арсен, придерживая и голос, и само дыхание. – Троекратие принято во всем православном мире. И на Афоне, который в Москве почитают.
– «Стоглав»! «Стоглав»! Не замай! – кричал Наседка бессвязно. – Мелетий и Феодорий – твои же, греки! Они возвещают: кто не знаменуется двумя перстами, как Христос знаменовался, тот проклят!
Сгреб листы со стола Арсена, кинул на пол, принялся топтать, крича:
– Ересь! Ересь!
Тут еще прибежал старец Савватий, Наседку оттолкнул, листы с полу поднял, но тотчас и сам петушком на Арсена кинулся:
– Эту пагубу мы переписывать не станем! Мало этой геенны! Статья о двенадцати земных поклонах молитвы Ефрема Сирина попорчена.
– Вы будете делать то, что укажет патриарх! – сказал Арсен властно, зычно. И вовремя: в палату вошел Никон.
– О святейший, не выдавай нас грекам! – Наседка и Савватий дружно кинулись патриарху в ноги.
Никон поглядел на них, поднял посох да и огрел по очереди.
– Рыла неотесанные! Греков они учить вздумали! Патриарху указывать!
И еще раз огрел.
Однако ж выгнать старых грамотеев, собранных прежним патриархом Иосифом для исправления церковных книг, попорченных небрежением переписчиков, Никон не отважился. Знал – государю кинутся жаловаться. А чью сторону государь возьмет? Уж конечно не сторону Наседки, но дело все же непростое. Большое дело, для Москвы новое – сравниться наконец духовной жизнью с жизнью многомудрых греков и заодно московской отсебятине конец положить.
Не ошибся Никон: справщики Наседка, Савватий и мирянин Сила государю пожаловались.
Патриарх Никон садился обедать.
Помолясь на икону Спаса Нерукотворного, он прошел на свое место во главе стола, сел и, разведя руки, пригласил сотрапезников. За стол были приглашены на этот раз: патриаршие бояре князь Дмитрий Мещерский, молодой, деловой, только что приехавший с Валдайского озера, и почтенный Никита Алексеевич Зюзин, из духовных – епископ коломенский Павел, киевлянин Епифаний Славинецкий, Арсен Грек, соловецкий монах Иона и келейник Киприан.
– Что Бог послал! – улыбнулся Никон, беря золотую ложку и откусив хлеба, запуская ложку в золотое блюдо с прозрачной, в алмазных блестках, ухой.
Отведал, поглядел в потолок, смакуя.
– Отрадная ушица!
Виночерпий разлил в серебряные чарки драгоценное фряжское вино, а Никону из золотого, византийской работы, тонкогорлого кувшинчика – в золотую стопочку.