Но то был не он.
— Привет! Узнала?
Как ни странно, я действительно узнала с ходу.
— Здравствуй Гаврик, что надо? — Получилось грубовато, но я растерялась и опешила: никак не ждала от него звонка.
— Понимаешь, тут такое дело… — Он замялся. — Может, встретимся, погуляем? Сегодня все-таки Новый год… Дома я оставаться не хочу — тут… хуже, чем когда ты заходила. А пойти не к кому. Перебирал свои бумажки и на твой телефон наткнулся, решил позвонить… Хотя зря, наверное: у тебя там толпа гостей намечается — шумно-радостных друзей и родственников…
Он замолчал, ожидая моего ответа.
А я задумалась. Взглянула на диван, где валялся Мик — та же поза, то же выражение отрешенности на лице. Только вырос столбик пепла на сигарете, зажатой меж пальцев.
— Хорошо. Встретимся через час у магазина 'Дилия'. Знаешь такой?
— Конечно! Буду ждать. Спасибо, Натуссь! — В уши мне забились короткие гудки.
Я застегнула шубу и на миг притормозила у зеркала. Может, стоит накраситься? Или — на фиг?..
К магазину я подошла вовремя, не опоздала. Гаврик действительно уже ждал, переминаясь с ноги на ногу в несерьезной курточке, с оттопыренными и красными от мороза ушами и воспаленными глазами, выпученными от волнения. Обеими руками он прижимал к животу нечто огромное и желтое.
Когда я подошла, он пробурчал нечто невразумительное вместо приветствия и всучил мне плюшевого медведя, необъятного и пошлого.
— Что это?!
— Подарок! Сегодня все-таки праздник. К тому же я так нагло ворвался в твои планы…
— Слушай, а ты не очень обидишься, если мы оставим твой подарок здесь, на скамеечке? Я не в восторге от таких вещей, а кому-то он может понравиться.
Гаврик неожиданно улыбнулся, став почти таким же, каким я увидела его первый раз, в клубе.
— И кому может понадобиться такое чудовище?.. Честно говоря, я рад, что оно тебе не пришлось по душе. Ты сразу значительно выросла в моих глазах.
— И какой во мне теперь рост? До метра шестидесяти хоть дотянула?..
— Что ты! Много, много больше. Метра три, как минимум!
— И тебе не будет стыдно гулять с такой каланчой по городу?
— Вовсе нет! Я, пожалуй, даже предложу ей свою скромную руку в качестве опоры на нашем нелегком и скользком пути…
Некоторое время мы шли молча, глотая колючий воздух, слушая скрип снега под нашей бодрой походкой, вглядываясь в праздничные, озабоченные, уже пьяные и еще трезвые лица прохожих.
— Слушай, может, зайдем, шампанского купим? — Гаврик притормозил у супермаркета.
— Позволь поинтересоваться, откуда у наркомана-героинщика деньги? Воруешь?..
Я намеренно старалась его уколоть, чтобы посмотреть на реакцию. Но Гаврик не почувствовал укола — во всяком случае, обиженным он не выглядел.
— Да нет! Мама с папой периодически подкидывают финансы, чтобы родное и теперь уже единственное чадо с голоду не померло.
— Ну, тогда возьми чего-нибудь покрепче. Портвейна, к примеру. Будем, как заправские алкаши, 'тремя топорами' надираться.
— Будет исполнено, шеф! — Он выпрямился, отдал мне честь и промаршировал ко входу в магазин. Прежде чем войти, обернулся. — Только на закуску я все-таки возьму мандаринов, чтобы хоть что-то было по правилам и традициям предков!
Потом мы сидели на ледяной скамеечке в абсолютно пустом парке (а какие еще идиоты, кроме нас, будут гулять за полтора часа до праздничной полуночи?), и мне было до странности хорошо. Возможно, действовал алкоголь, который мы по очереди глотали прямо из горла (пластмассовые стаканчики он, естественно, купить не догадался). Стекло леденило губы, лицо щекотал крепкий морозец, но я не зябла, напротив, было душно, а тело казалось раскаленным и отяжелевшим.
Гаврик болтал почти беспрерывно. Казалось, он не замолкал, даже когда пил или жевал сладкий, брызжущий липким соком мандарин.
— …Ты знаешь, я как-то странно воспринимаю людей. Вот руки, ноги, голова, все, как положено, я так и вижу, но в тоже время ощущаю каждого человека как шарик, отличающийся размером, цветом, фактурой. Вот ты, например, большая, зеленая и колючая, вперемешку с пушистостью.
— Мальчик, ты перепутал. Я не зеленая, а рыжая, не большая, но маленькая. С колючками все верно, но вот пушистости особой не наблюдается.
— Но это же только мое видение! — Он обиженно выпятил нижнюю губу и стал похож на капризного пятилетнего ребенка. — И вообще, злая ты какая-то. Между прочим, — он взглянул на часы, — уже почти двенадцать. Портвейн допит, так что здесь нам делать, собственно, абсолютно нечего. К тому же сейчас весь народ чокнется с телевизором и повалит на улицу. Начнется массовое гуляние с фейерверками и обязательным мордобоем.