– Клипер, я хочу солнечной и светлой легенды. По ночам мне бывает страшно.
Член бомжа пульсировал в темноте странным лунным огарком. Он не был похожим на режик, и Ленка теперь ему доверялась…
– Стоит лишь тетиву натянуть, как улетит стрела. Здесь у меня спрятан плед.
И Клипер порылся в прикрытом досками вещмешке. Нежная пушистая оболочка козьего пледа внезапно обернула девчонку. И в этом коконе она оказалась у Клипера на руках.
– Отдать концы, – промурлыкал бомж, и легко сгрёб Ленкины брюки. Звякнули приколотые английской булавкой к истрёпанной джинсматерии ненужные ключи от квартиры.
– У нас все дома, – засмеялась девчонка, и тут пушок на промежности начали теребить, крепенькие упорные пальцы… В глаза Ленки ударила недевичья поволока. В зрачках девочки наплыли тонкие волшебные плёнки, и губы юноши прошептали:
– Вся власть любви!
Врата рая были воспалённо влажными. Проснувшаяся в ней никса повелевала натянутой тетивой тела, выворачивая девичьи ноги на отчаянно смелый зажигательный колдокруг.
– Смелее, девочка, это всего лишь танец, – одобрил её старания бомж, чуть отвалясь в стороне на подложенном под тела обоих матрасе. Матрас был придвинут к трубе отопительного коллектора. По его периметру в старых консервных банках пылали свечные огарки, озаряя окрестную акваторию, которую обстоятельный Клипер вымел, как видно, начисто. Отброшенный в угол веник смотрел на парочку своим упорным древком, жалившим прямо в промежность, которую Ленка теперь упрямо берегла для другого.
– Дай мне свои ладони, – внезапно попросил он её. Она безвольно протянула ему свои тонкие пальцы. Он поцеловал каждый. Затем, соединив обе ладони, сложил девичьи пальцы замком, и в эту живую замочную скважину осторожно вошёл его теперь сильно пульсирующий член.
– Попытайся сжать его и почувствовать, как сжимаешься вся. – Поступок оказался непростым. Тело растопила истома. Но Клипер настоял на своём, и тогда Ленка почувствовала, что внутри её проснулась пружина. Почувствовал это и бомж, целующий её в лицо, грудь, шею, растёгивая при этом кофточку и блузон, под которым не было лифчика. Бюстгальтер при неполном втором был пока не уместен.
Девушка застонала. Губы Клипера обрабатывали её соски, а руки, подобрав разброшенные в полукольце ноги, приподняли их вверх и поджали коленками к бёдрам. Влаги во влагалище стало больше, чем то могло удержать. Сок, обучающейся половым вибрациям никсы, начал сочиться наружу, источая запах спелого мускуса.
– Сжимай, расжимай, сжимай, расжимай, сжимай, – внезапно живой замок устало расжался, пробудившаяся в Ленке никса охнула и член Клипера проскользнул у неё между ног. Но теперь уже и девушка знала, как ей с ним поступать, регулируя присутствие страсти, пока это ей удавалось...
Никса не знала суфийской притчи о Городе, к которому приблудил питерский хипушник Клипер, и где он встретил совершенно оторванное и полуголодное существо девчушки, поселившую у себя в душе никсу. Не ведала никса и о том, что к бабушке Серафиме уже приходили. Звонила и заходила Нина Эрнестовна – пожилая дородная дама, перешедшея по возрасту из статуса сотрудника детской комнаты милиции в социальные дамы.
Работала социальная дама, естественно, в районо, растила внуков и правнуков, прощала детей уехавших заграницу ещё до перестройки, которые в ночь, когда едва не умерла Ленка от передозировки клофелина, в страшную ночь прихода ГК ЧП подали заявление о невозращенье на родину. Их приняла на жительство демократическая Голландия. А правнук Егорка поселился в Анатолийском лесу у озера в лагере некогда пионерского отдыха для шахтерских детей. В дни ГК ЧП лагерь принимал детей столичных улиц и детей ликвидаторов. В столичные беспризорницы была зачислена и Ленка, после того как она прошла курс лечения в тюремной венбольнице на Чкалова. Другие девчонки были не лучше.
Дети чернозоны сторонились отмытых беспризорниц. Такие же по сути дворовые подростки, они боялись тех, в чьих душах поселились духи беды. Они боялись Ленки, в чьей некогда светлой и тонкой душе навсегда теперь поселилась, отчаянно влекущая в омут житейский никса.