— Буги-вуги. Это танец такой. Я в книжке читал.
— Ты умеешь танцевать этот буги? — Кэсси приподнялась на локтях. — Покажи мне!
Леон смущённо почесал нос:
— В той книге не было рисунков. И вообще, она была не про танцы, просто герои увидели, как люди танцуют буги-вуги. Это что-то быстрое и весёлое, больше я не знаю. Мне слово тогда понравилось, вот я и запомнил.
— А о самом танце там ничего не было? О движениях?
— Нет, я бы помнил. Так что я хочу сказать — фиджи можно не бояться, если не лезть слишком высоко. Мы с ребятами выяснили это, когда были подростками, и с тех пор время от времени взбирались вверх. Там есть места, с которых вид на Колонию просто обалденный, а ещё мы обнаружили парочку пещер. Правда, все они неглубокие, и внутри нет ничего интересно, только камни.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Так ведь в своём сне я был там, в одной из этих пещер. Мы её называли «пещерой Клиффа», потому что Клифф из наших первым на неё наткнулся. Была там и «пещера Леона», но она находилась повыше. Я бы даже сказал, намного выше.
— Хвастунишка, — улыбнулась Кэсси.
— Ну уж нет, это чистая правда.
— Ладно, верю. Итак, во сне ты в «пещере Клиффа», а совсем не Леона…
— Да, именно. Но я там не один, а с тобой.
— Что мне там делать? Я в жизни никогда не лезла на скалы. В Колонии и без того хватает способов умереть.
— Но во сне ты как-то попала туда со мной. И тебе в пещере очень нравилось. Ты была там счастлива.
— Конечно, большое счастье — камешки увидеть, — Кэсси развеселилась.
— Это не из-за камней, — сказал Леон. — Понимаешь, там, во сне…
Он смутился, замолк, и его взгляд стал каким-то отстранённым, будто он о чём-то задумался. Кэсси залезла рукой под одеяло, отыскала его руку и сплела его пальцы со своими:
— Ну же, что там было? Ты обещал меня не пугать, но если будешь так молчать, то я испугаюсь.
— Это была не просто пещера. На вид ничего особенного в ней не было, но мы откуда-то оба знали, что это место волшебное. Там могли происходить чудеса. И… — Леон опять запнулся, но, поймав строгий взгляд девушки, продолжил:
— Во сне пещера исцелила тебя от болезни.
Они оба замолчали, вслушиваясь в далёкое потрескивание пламени в печи и чувствуя, как студёный воздух в комнате медленно сменяется тёплым, пахнущим древесным дымом. Свет из-за окна стал из мутного едко-красным.
Наконец, Кэсси сказала:
— И правда, какой чудесный сон. Хотела бы я тоже такой увидеть.
Он погладил её по плечу:
— Когда я проснулся, то видел, как ты…
— Леон! — она отстранилась от него. — Ты обещал не заводить об этом разговор! Со мной пока всё нормально, понятно?
— Но мне было бы легче, если бы я знал, насколько…
— Нет, не было бы, — резко сказала Кэсси, не понимая, на кого она злится больше: на Леона с его сопливым расчудесным сном или на себя — за минутную слабость, которая позволила ему увидеть её хнычущей девочкой. Последние дни ей удавалось скрывать от него страшные звоночки одерживающего верх недуга — все эти внезапные головокружения, тошноту, судороги, приступы озноба… Казалось бы, зачем мучительные попытки сохранять непринуждённую улыбку на лице даже в худшие мгновения — ведь Леон прекрасно знает, что она больна и скоро умрёт. Но Кэсси казалось, что если она не даст инфекции сломить свой дух и не выкажет слабость, то та рано или поздно отступит. И какая ирония — её защита дала трещину в тот самый миг, когда страдания, причиняемые проникшей под кожу заразой, отошли на задний план. Она терпела боль и дурноту, стерпела бы много больше, но не вынесла страшного равнодушия собственной плоти.
Леон что-то хотел сказать, он тянулся к ней, но тут заревел гудок, заставив их обоих замереть на кровати.
Первый гудок всегда бывал самым страшным. Он возвещал о конце ночи и начале нового дня, вырывал засонь из убежища их сладких видений. Он не нарастал постепенно, набирая силу и уверенность, как второй и третий гудки, а включался сразу во всю мощь тысяч широко раззеванных металлических глоток, развешанных по всей Колонии. Первый гудок не пытался вывести какой-то мотив, как последующие, не менял тона, не делал перерывов. Бесконечный, надрывный, чугунный вой — ААААААААААААААААААА — который мог разбудить мёртвых в их гробах. Он срывал листья с полумёртвых гигантских кедров на тёмных аллеях, заставлял шарахаться тучи во все стороны, лишал слуха и души воронье, порхающее над городом. Даже металлические арнольды, казалось, вздрагивают от гудка, что уж говорить о людях. Оставалось только стиснуть зубы и ждать прекращения гудка, ждать, как избавления от сверлящей зубной боли, как благословения свыше.