— Тебе лучше не спорить со мной, Мари, — сказал он. — Я тут вспомнил, как незадолго до нашей встречи уничтожил человека в России, сам при этом не покидая Франции.
Мари устрашилась.
— Почему? Что он сделал?
— Мне? Ничего плохого. Но он обладал силой, которой был недостоин.
Он не упомянул другие мелкие обстоятельства того дня, которые делали всю ситуацию куда менее пафосной.
— Это был маг сорока с чем-то лет, с большим опытом, — продолжал Оникс. — Теперь представь, что я смогу сделать с тобой, если вдруг сочту нужным.
— Тебе не придется, — заверила Мари дрогнувшим голосом. Откровенность Оникса была неожиданной для нее, по сути, он только что впервые рассказал жене о своей жизни хоть какой-то факт.
Ее обидело, что этот факт был таким. Беспочвенная угроза. Разве Мари дала какой-то повод усомниться в ее лояльности?
Через пару часов Мари услышала его храп и поймала себя на мысли, что за четыре года совместной жизни ни разу не видела мужа спящим. Она всегда списывала этот факт на то, что Оникс — непревзойденный трудоголик, ложится позже ее, а встает раньше, выкраивая для работы каждый возможный час.
Храп бы настолько зычным, что мешал Мари работать. Она подошла к кровати и перевернула мужа на бок, к счастью, тот был далеко не тучного сложения. Лицо его, до того момента безмятежно-блаженное, подернулось нервным тиком, это заставило Мари вздрогнуть. Она погладила Оникса по предплечью, и когда удостоверилась, что все в порядке, вернулась к работе.
Мари не знала, что в тот момент, когда она пошевелила тело Оникса, его глубокий сон стал более поверхностным, и в него прорвались жуткие голоса, раздавшиеся эхом в мозгу сновидца.
— Им больно! Ты убил их! Ты убил их!
Тогда он проснулся и вспомнил, что надо довести кое-какое дельце до конца.
В дверь постучали.
— Месье Волко’в!
— Войдите, — пробормотала Катрин, подняв лицо от подушки.
— Месье Во…о… — в дверях застрял парнишка-официант, имени которого она не помнила. Как-то на Ж. Жан, Жак, Жерар, какая разница… Дверь захлопнулась, а Катрин снова опустила голову на подушку. Да, надо запереть дверь. Или хотя бы одеться. Мало ли что он сейчас подумает, увидев жену начальника полураздетой и с размазанным макияжем. А, плевать, что он подумает. Завтра тут будет уже другой Жан или Жак. Или Мукаса из Уганды.
Стоило ей надеть халат, как в дверь начали судорожно стучать. Катрин безо всяких вопросов отворила. Это был Максим, с порога потребовав у нее объяснений, что произошло. Пока она собиралась с мыслями и вспоминала, что это она должна заставлять его объясняться и просить прощения за глупые шутки, муж заявил:
— Жюль сказал, что ты пьяна.
— Я? Нет!
— А ну-ка подыши на меня! Фу, куревом несет. Да что с тобой такое?
— Это с тобой что такое? Подослал мне своего клоуна! «Катючка-колючка», выдумать же надо такое! Разве красиво, бить по больному, ворошить покойников? Что я тебе сделала?
Она искренне надеялась, что под ее испепеляющим взглядом обвинителя Максим тут же повинится и пообещает, что больше так не будет, но реакция была прямо-таки противоположной.
— Что ты несешь, какие покойники? Да, ты не пьяна, ты обкурена!
— Неправда!
— Несешь херню, глаза красные, — он схватил ее за ворот халата и подтащил к себе.
— Я, может быть, из-за тебя и плакала, потому и красные?
— Зубы мне не заговаривай! Кто продал тебе эту дрянь?
За дверью послышалось шушуканье.
— Тише, тебя официанты слышат, — сказала Катрин вполголоса.
— Какая разница, все равно они ничего не понимают! И хорошо, что не понимают!
«Пойдем, у русских это нормально, не надо вмешиваться», — послышался голос из-за двери.
— Ты кем себя возомнил? Моим отцом? Царем? — Катрин удалось вырваться из его хватки. «Все понятно», — с горечью решила она. — «Он понял, что я его раскусила, но никогда не признается. Ему прощу обвинить меня в том, что я курю траву и галлюцинирую, чем признать себя неправым. Как вообще можно жить под одной крышей с таким человеком?» К горлу подступил комок.
— Да ты кем себя возомнила! Или ты забыла, кто тебя из деревни вывез?
— Да лучше одной сидеть в деревне, чем с тобой в Париже, — отозвалась она. — Тем более, что Париж этот — такая же деревня, только большая.
— Ишь ты как заговорила! А когда приехали, все щебетала: Эйфелева башня, Елисейские поля!