Но он еще больше засмущался, когда старушка велела ему взять Дриану на руки и вынести во двор, чтобы уложить на телегу.
— Я поеду с ним, — сказала Латория. — Надеюсь, к утру вернусь.
После этого она и крестьянин вышли. Лусинда и Келинария остались в доме с двумя младенцами.
Весь вечер прошел в хлопотах. Женщины ухаживали за малышами, подбегая к ним на каждый писк. Впрочем, Кено вела себя довольно тихо и плакала мало; больше спала или просто лежала, хлопая не по-детски мудрыми голубыми глазами. Другая же девочка то и дело дергалась и громко кричала, толкая локотками маленькую тихоню, с которой лежала в одной колыбели. Лусинда предложила Келинарии назвать вторую малышку Дрианой, в честь матери. Кели нахмурилась, но, подумав немного, согласилась.
Уложив младенцев спать, женщины легли только к полуночи. Утомленная дневными приключениями, Лусинда заснула почти мгновенно, едва коснувшись головой подушки. А к Келинарии сон не шел, несмотря на то, что устала она больше странницы.
Кели сидела на кровати и с тоской смотрела на дрожащее пламя свечи на столе. Что-то не давало ей покоя, мешало заснуть. Как будто плохое предчувствие закралось в сердце, грызло Келинарию изнутри, от него иногда темнело в глазах. Ей хотелось одеться, взять девочек и немедленно бежать из дома куда глаза глядят.
— Проклятая тайна не дает мне покоя, — прошептала молодая мать. — Я должна рассказать ее кому-то, и, быть может, тогда мне станет легче…
Она взглянула на спящую Лусинду и вздохнула. Увы, странница не понимает латыни, ей рассказывать тайну бесполезно. А Латория уехала в Столицу. Что же делать?
Неожиданно блестящая мысль пришла в голову Келинарии. Надо написать записку, в которой будет рассказана тайна ее и сестры. Написать и потихоньку отдать Лусинде. Пусть странница хранит листок бумаги, не зная, что на нём написано, а когда придет время, тайное станет явным.
Келинария встала с кровати, достала с полки старую чернильницу покойного мужа, пожелтевший от времени лист бумаги и обломанное гусиное перо, села за стол и принялась писать. Когда записка была готова, Кели положила ее в глубокий карман балахона странницы.
Хранящий тайну листок бумаги был отдан Лусинде, а хозяйка дома с облегчением вздохнула, потушила свечу и легла спать.
Глава 8. НЕМАЯ ПОПУТЧИЦА
Латория вернулась на рассвете, когда краешек утреннего солнца только показался из-за горизонта. Она неслышно вошла во двор, миновала большую, давно засохшую яблоню и приблизилась к дому. Сначала старушка хотела постучать, но потом передумала и потянула на себя дверную ручку.
Заскрипели ржавые петли, и дверь отворилась.
— И о чем только думают эти крестьяне! — проворчала Латория, входя в дом. — Не запирать дом на ночь, когда рядом Таливийский лес!
Старушка закрыла за собой дверь, подошла к кровати Лусинды и растолкала спящую странницу.
— Вставай, дочка! Поднимайся! Нам пора в дорогу. Видят Древние Силы, мы и так здесь задержались.
Лусинда с трудом открыла глаза и потянулась.
— Си… Латория… — пробормотала она. — Ты уже вернулась…
Но старушка уже не слушала ее. Она разговаривала с проснувшейся от звуков голосов Келинарией. Хозяйка дома только кивала головой и иногда тихонько ахала. Лусинда подошла к ним и прислушалась к разговору, но не поняла ни слова.
— Я отвезла Дриану в Палату Лекарей, — обратилась Латория к ней на языке южан. — Надеюсь, врачи сказали правду, и дня через два она уже встанет на ноги. Так что, думаю, сейчас самое время уходить. Вряд ли мы сможем помочь Кели и Дриане чем-то еще.
— Да, — кивнула Лусинда. — Надо поторопиться, а иначе мы слишком отстанем от Дениса и Тони.
— Милая Кели, — сказала Латория по-латыни. — Нам надо уходить. Мы пришли в эти края по важному делу, которое не терпит отлагательства. С твоей сестрой все будет в порядке. Очень скоро она вернется.
— Я никогда вас не забуду! — воскликнула Келинария. — Память о вашей доброте никогда не умрет! Если судьба снова занесет вас в наши края, прошу, загляните в мой дом.
— Обязательно, — Латория крепко обняла Кели. — Береги себя и детей.
Старушка посмотрела в окно, в сторону Таливийского леса, и вздохнула. Лусинда взвалила на спину ранец. Странницы попрощались с Келинарией и, пожелав ей всяких благ, покинули старенький дом.
Молодая вдова проводила их до калитки, а потом, услышав плач Дрианы-младшей, опрометью бросилась назад. Латория только усмехнулась и покачала седой головой.
— Оказывается, эсты не такие уж плохие матери, как говорят о них кейлорцы. Иногда мне кажется, что я совсем не знаю этот народ… Да, кстати, я купила лошадей. Теперь мы быстро догоним ребят.
— Прекрасно! — воскликнула Лусинда, увидев двух красавцев-скакунов, привязанных к забору. — Когда-то я много времени проводила с лошадьми. Мне не составит труда оседлать коня и проскакать на нем хоть весь день.
— А я вот давненько не ездила верхом, — вздохнула Латория. — Стара я уже для приключений. Мне бы дома сидеть да пирожки печь…
При помощи Лусинды старушка с трудом взобралась на лошадь. Первые несколько минут ей пришлось вспоминать, как держаться в седле, чтобы не упасть, но потом Латория освоилась и выпрямилась. Лусинда вскочила на коня с завидной легкостью.
— Поехали! — весело сказала она.
Лошадь помчалась резвым галопом. Латория фыркнула, по поспешила за молодой спутницей. Она догнала Лусинду только на пригорке, когда деревня осталась позади и отсюда выглядела узкой черной полоской, утопающей в густом тумане.
Показавшийся из-за горизонта краешек солнца тут же исчезли в нависших над землей мрачных темно-серых тучах. С востока дул не по-летнему холодный ветер. Над Таллиннским лесом кружилось воронье, пронзительно каркая в вышине.
— Милая картина, — пробормотала Лусинда, зябко поеживаясь.
Латирия хмуро вглядывалась в небо на востоке.
— Это Монкарт, — тихо сказала она. — Он созывает разрушительные силы природы. Я чувствую гнев ветра и ярость туч… Скоро случится что-то ужасное…
Лусинду передернуло.
— И ты не можешь этому противостоять? — робко спрсила она.
— Нет, — вздохнула Латория. — Когда-то я думала, что могу. А теперь уже ни в чем не уверена. Беспокоюсь я… И за Антонию с Денисом, и за Келинарию, что осталась одна с двумя младенцами совсем без защиты. Хорошо, если ее сестра-колдунья скоро вернется. Тогда я была бы спокойна.
— С ней все будет в порядке, — сказала Лусинда. — Поехали! Хватит стоять!
— Твоя правда, — согласилась старушка и пришпорила коня.
— А ты быстро вошла во вкус, — засмеялась Лусинда. — Почувствовала, какая она — настоящая жизнь? Ветер сдувает с седла, над головой сгущаются тучи, а мы скачем, и все нам нипочем! Еще б хлебца сухого хоть корочку а то так зубы поточить обо что-то хочется… Интересно, не завалялась ли у меня одна?
Лусинда опустила руку в карман и изумленно воскликнула:
— Ого! Смотри-ка, что здесь!
Она показала старушке свернутый вчетверо лист старой, пожелтевшей бумаги. Странницы остановили коней, и Лусинда развернула листок.
— Тут что-то по-латыни, — сказала она. — Ни слова не понимаю. Интересно, как это оказалось в моем кармане? Кто это писал?
— Дай-ка сюда, — Латория забрала у спутницы лист и пробежала по нему глазами. — Хм… очень интересная картина, — пробормотала старушка минуту спустя.
— Да что там такое? — не выдержала Лусинда.
— Слушай, — и Латория принялась переводить письмо.
«Я пишу эту записку вам, Латория и Лусинда, потому что верю вам, как никому другому в этом мире. Я храню одну важную тайну, которую никто, кроме вас и меня, не должен знать.
Почему я решила поведать эту тайну вам? Не знаю. Что-то подсказывает мне, что я должна все рассказать кому-то, а иначе моя тайна исчезнет, а она не должна быть забыта.