После выстрелов в небольшой комнате тишина показалась особенно оглушительной.
— Скажите, пожалуйста, — произнесла в этой тишине Сонечка, — а вам, когда вы были маленьким, говорили, что нехорошо отнимать чужое?
— Что?! — очевидно та сила, что сковала бывшего покупателя, теперь позволила ему говорить. — Да ты знаешь, кто я такой? Да я тебя на фарш пущу вместе с твоим телом!
— Кто вы такой, сейчас узнаю… тише, тише… да не визжите, как резаная свинья… — мужчина сидел с перехваченным горлом, а уж что творилось внутри, знала одна Сонечка. — Фу, ну и пакость тут у вас; в Семейном Доме чище… есть ли тут что настоящее?.. а, вот… надо же, и настоящее есть. Сам ещё вдвоём в одном теле, а для дочек — всё, что угодно. Ладно, девчонок твоих я давить не буду, хоть они и пакостные. Но и они никаких новых тел не получат. Я их обеих вместе с их щекастым телом в одно существо слепила, никакой психоанализатор не разберётся. Ну, если повредила что-то ненароком, то не нарочно. Был у меня знакомый, Лев Валерьевич, так он любил слова сдваивать: ненароком — не нарочно. Признак есть такой, не то гениальности, не то — шизофрении. И нечего удивляться… да, мне десять лет, только ведь я никто, звать меня никак, мне год за два считается, как на войне. Те, кого я задавила, их больше нет, но, кто в грязи вывалялся, то, как ни чистись, грязным останется. Не суть, а память, и навыки, знания ненужные — хоть бы их и в заводе не было. Потому и киллера вашего, вместе с его Максом я давить не стала, заставила застрелиться, чтобы не знать, что там внутри. Теперь, вот, думаю, как с вами поступить…
— Не надо… — через силу просипел покупатель. — Я заплачу, я всё отдам.
— Не надо, говорите? Врать не надо, особенно — мне. Я всё вижу, обе ваши сущности для меня полупрозрачны, как слизистая медуза. Вас только отпусти, по моим следам тотчас сотня Максов пойдёт, не красть, а сразу пристрелить.
— Всё отдам… у меня денег — море.
— Деньги, говорите? Ну-ка… Ух ты, я и не знала, что на свете столько денег! А сделаю-ка я с тобой вот что… У нас в Семейном есть такое слово: «овощ». Это когда человек уже вовсе и не человек. Такое бывает, если в потрёпанное тело слишком много народу набьётся. А я из вас двоих одну репу сделаю. Будете из рожка кушать, гадить под себя. Деньгами вашими опекунский совет распоряжаться станет, кроме секретных счетов, разумеется. Ими буду распоряжаться я. Так будет справедливо. Вы же обещали всё отдать, а я только часть беру.
— Тварь! Да я тебя своими руками!
— О! Вот и ещё настоящее. Только рук у вас больше нету, коротковаты ручонки. Ну что, репка, в супчик пора?
— Ой, — пискнул кто-то из захватчиц. — Сонечка, тебя отпустили?
— Сама ушла. Витькаля, что с мамой?
— В неё какие-то злые тётки вселились. А пап полиция схватила.
— Понятно, — Сонечка аккуратно прикрыла дверь, вытащила из нагрудного кармана мощный психоанализатор Виктории-Агнессы, одним профессиональным движением закрепила электроды на висках.
— Это сестрёнка? — за женским голосом легко угадывались интонации сексуального маньяка Тохи. — И машинка у неё в самый раз, что надо. Вот пруха! Мальчик, иди скорей сюда. Сестрёнку мы уестествим… не пробовал ещё с сестрёнкой перепихнуться? А зря… Ничего, я научу.
Сонечка подошла на шаг и впечатала большой электрод в лоб лежащей матери. Юлино тело изогнулось и застыло, только лицо продолжало жить и голоса неслись из натруженной глотки.
— Ну, — произнесла Сонечка. — Кто первый?
— Э-э, не я! Я — в мальчишку, у нас уже всё сговорено. А в тебя, милая, я через другое место войду. Я пойду! Ты ведь целочка, да? Какая прелесть, я снова буду невинной девушкой! Меня будут добиваться, а я стану отказывать и капризничать, день, а то и два! А потом он меня обманет, и я отдам ему свою юность!
Юлия замолчала, но в тон ей заговорила Соня:
— Это свежее нетраченное тело — оно моё! — а следом вскрик и глухой хрип, — А! Не… х-х… — и совершенно спокойный голос. — Ну и гадость. Кто следующий?
Секундное замешательство и командный голос, каким ни одной из Юль вовек не сказать:
— Эй, Лизка, ты чего молчишь? Онемела от радости? — и тут же крик: — Нет-нет, я же говорил, что в мальчишку поселюсь. Куда ты меня тащишь? Мы же договорились!..
Сонечку стошнило на пол, еле успела отвернуться, чтобы не забрызгать мать.
— Витькаля — воды!
— Я бегом!
— Сонечка, не надо! Ты же меня знаешь, я тётя Полина. Мы с тобой знакомы, я же с тобой разговаривала… Не надо!
— Кх-ха!.. — новая порция рвоты, с пеной и желчью.
— Й-а-а-а-а!.. — бессмысленный животный визг.
— Кх-ха! — горькие капли стекают по подбородку.
Вбежал Витькаля со стаканом воды. Сонины руки тряслись, зубы выбивали дробь о край стакана. Отодвинулась, непонимающе глядя на воду, пытаясь вспомнить, где это уже было. Ах, да, Агнешка также просила воды и не могла её выпить. Только тогда убивали Сонечку и были уверены, что это получится.
— Кто там ещё? Выходите сами.
— Не меня! Машку забирай, это она придумала!
— Кх-х…
— Не тронь, я сама уйду! В своё старое тельце уйду… я же не хотела!
— Витькаля, ещё воды!
— Там больше нет питьевой, у нас лимит выбран.
— Техническую давай, любую!
Витькаля побежал к водоразборной точке.
— Выползай, кто там цепляется.
— Я больше не буду! Ы-ы!..
— Х-хы… — вода, смешанная вовсе неясно с чем, потекла на пол.
Секунда молчания, и голос привычный и совершенно спокойный:
— Сонечка… Вот ты какая… А говорили, тебя нет. Но я этому никогда не верила. Ты за мной пришла?
— Мама-Юленька! — закричала Соня. — Не нужно смотреть! Я вычищу чужих и уйду. Ты только подвинься, там за тобой ещё что-то прячется.
— Юленьки, я вас всегда любила! Не отдавайте меня этому!
— Х-х…
Появился Витькаля с пустым стаканом.
— Там и технической не дают!
— Добудь хоть сколько…
— Ва-ва-в-ва…
— Ы-а!.. — натруженное чрево пытается внутренности выблевать на загаженный пол.
Крики, стоны, визги, мольбы — и всё зря. Того, кто вырос в Семейном, причитаниями не разжалобить. Когда Витькаля появился со стаканом чистой воды, выклянченной или украденной где-то, он увидел, что Сонечка сидит, прижавшись к матери, стараясь сколько возможно отодвинуться от зловонной лужи, и на голове у неё нет страшных чёрных полос.
— Тише, — сказала Сонечка. — Мамы спят.
— А эти где?
— Вот они, — палец указал на растёкшуюся по полу блевотину. — Теперь надо пол мыть, а у нас воды нет.
— Баю-баюшки-баю, баю мамочку мою. Спи мама-Юленька, спи мама-Юляшка. Всё хорошо, дочка вернулась, мальчики в порядке, спят в детской комнате на своём коронном верхнем месте. Сегодня они вели себя достойно, не как детишки, но как мужчины. Завтра я пойду в Управление полиции и заставлю отпустить пап.
— Как ты это сделаешь? — спросили спящие мамы.
— У меня нет документов, поэтому, что бы я ни сказала, первым делом меня подключат к психоанализатору, чтобы установить личность. А дальше я сделаю всё, что угодно.
— Только не надо никого убивать!
— Конечно. Когда убиваешь другого, то понемножку убиваешь и себя. А полицейских и не за что убивать. Они же не плохого хотят. Им хочется улучшить статистику раскрываемости преступлений, а что при этом невинные в тюрьме сидеть будут, они просто не думают. Ещё им денег хочется; в этом ведь тоже нет ничего плохого. Денег хочется всем. Я суну взятку полицейскому начальству, и к вечеру папы будут дома.
— Боже мой, Сонечка, — откуда у тебя такие слова? Мы тебя им не учили. И откуда у тебя деньги на эту… взятку?
— А ты знаешь, сколько денег перечислил покупатель бандитам за то, что они меня украли? И сколько всякой грязи вывалил он на меня из своей вонючей памяти?.. Это счастье, что меня нет, иначе я давно бы умерла. Я была бы счастлива не знать и не уметь всего этого, но теперь уже ничего не переделаешь.