Некоторые слова я уже знала, но никогда не говорила вслух. Пусть считают дурой — так проще, меньше вопросов.
К весне я всё же ослабела.
И я до сих пор не представляла, как я выгляжу.
Глава 8
Весна началась, я это чувствовала и начинала тосковать. Скверная еда, постоянные разговоры и люди вокруг, отвратительный сон — я так и не привыкла к своей жесткой подстилке… все это выпивало мои силы. Я с трудом просыпалась по утрам, мышцы болели, но не взирая на отвращение к окружающим и безразличие к жизни умирать я еще была не готова. Возможно, это хотело жить мое молодое тело. Ни чем иным я не могу объяснить свой поступок.
Вечером мы, как обычно, под надзором краты Саны спустились на кухню. Для кормежки таких групп, как наша, стоял длинный стол в самом конце кухни. Здесь готовили не для господ, а для рабов и обслуги. Мы уже почти доели жидкое, но горячее хлёбово, когда у печей, где ставили хлеба, раздался крик. Крат Тотом, хозяин этого уголка, кричал на рабыню, занимавшуюся тестом. На крик подошел крат Партон, один из главных рабочих поваров. По статусу крат Партон был значительно выше крата Тотома.
Самый главный повар ходил в дорогой одежде и рук работой не марал. Но часто заходил на кухню, зорко наблюдал за всеми работами. С ним согласовывали меню для господ и старших слуг.
Из криков я поняла, что скисла большая кадушка теста. И крат Тотом обвинял в этом рабыню. Как на грех, тесто было не серое, для кормления рабов, а получше, сдобренное мёдом и травами, для старших слуг.
Я знала уже много слов, они запоминались случайно. Очевидно, скучающий мозг искал себе нагрузку. Но говорить я почти не умела. Когда нас выводили с кухни, я немного отстала и подошла к скандалящей группе. Крата Тотома я избегала, да и вообще не видела особой разницы между низким начальством. Все казались одинаковыми. Поэтому я подошла к крату Партону, такой риск мне показался меньше, и тыкая рукой на щелочной раствор, который использовали для мытья посуды и полов, для стирки и уборки, сказала:
— Это… Это немного лить, быстро… — тут я запнулась, я не знала слов «мешать», «перемешивать», поэтому просто показала руками, как размешивают ложкой в миске.
Крат Партон вскинул бровь и что-то быстро произнес.
— Я не понимаю — потом подумала и сказала на местном — Я не знать!
Он повторил медленно:
— Зачем это лить туда?
— Будет… — как сказать «пышный хлеб»? — будет вкусно!
С этими словами я развернулась и поспешила за дверь, но крат Партон поймал меня за рукав и показал знаками — бери и делай.
Я немного посомневалась. Если я опоздаю и крата Сана заметит — будет бить. Но если останусь — может быть дадут сыра или масла? Есть мне хотелось почти всегда. Ноющее чувство голода было привычно, но избавится от него, пусть и ненадолго, мне бы хотелось.
Я взяла большую миску, поварешку, отделила туда часть скисшего, уже жидковатого теста из кадушки, поставила на плиту большую сковородку и пальцем показала, что мне нужен вон тот кусок сала. Сало я наколола на небольшой нож. В горшке, где стоял зольный отвар, набирали соду для всего. Для еды из початого я брать не стала. Рядом стояли полные горшки, закрытые дощечками. Там точно никто не ползал грязной посудой. Поэтому я зачерпнула немного оттуда кружкой, влила в тесто и быстро размешало. Кислота и щелочь дали реакцию и тесто начало слегка пенится. Я посмотрела и добавила еще ложку зольного отвара. Куском сала, наколотого на нож, смазала разогретую сковороду и большой ложкой плеснула четыре порции теста. Оладьи быстро поднялись, я перевернула и дожарила. Скинула на разделочную доску и допекла остальное тесто. Было его совсем не много. Три сковороды по четыре оладьи. Не пирожные, конечно, но все равно должны быть вкусные!
Повернулась от плиты и увидела, как в дверь стремительно входит крата Сана. Я не успела увернутся, как пощечина опрокинула меня на пол. Но больше она меня не била — её руку перехватил крат Партон. Что-то быстро сказал ей. Она встала в стороне. Он кивнул мне на лепешки и сказал: