В выходные дни Джим ездил на венецианский пляж, бывший Меккой поколения битников пятидесятых годов, и там сохранялись богемные традиции. Поэты, художники и студенты задёшево жили в больших комнатах замечательных викторианских домов или в будках по берегам разрушающихся каналов.
Когда наступило лето, Джим вернулся в Коронадо. После пяти месяцев скудной пищи или вовсе её отсутствия он похудел, но вскоре восстановил свою характерную круглолицесть. Затем он снова уехал в Мексику, на этот раз с братом и крёстным отцом, отставным морским офицером, который служил вместе со Стивом на Тихом океане. Энди вспоминает это как “пьяную” поездку. “Мы проехали около сотни миль на юг к Энсенаде. Джим показывал мне жизнь. Я пил пиво, и он таскал меня из бара в бар, разговаривая с мексиканцами по-испански, когда они пытались нас обсчитывать, беседуя с проститутками, рыская по переулкам, где за ним гонялись собаки. Это было великолепно”.
Вернувшись в Сан-Диего, Джим и Энди часто ходили в кино в гарнизоне, иногда Джим брал с собой вино и напивался пьяным. На военных базах после киносеанса торжественно поднимался флаг и звучал национальный гимн. Однажды Джим заполнил пространство кинотеатра звуками своего голоса: “О, скажи, видишь ли ты…” Пел он один.
Джиму нечем было заняться в Коронадо, ему становилось скучно и не сиделось на месте. Вскоре он стал проситься вернуться в университет раньше времени, чтобы наверстать упущенное по истории. В начале августа он уехал, обещав поискать временную работу. К концу лета Джим стал студенческим помощником в Библиотеке Театральных Искусств, расставляя по полкам книги и направляя предупреждения в случае задержки за 1 доллар и 25 центов в час. Это была несложная работа, но ему не удалось долго на ней продержаться. Новый библиотекарь в октябре уволил Джима, когда стало ясно, что тот не собирался вовремя отчитываться о работе.
Затем появилась Мэри. Она быстро нашла работу в медицинском центре УКЛА и, к ужасу Джима, сняла себе отдельное жильё. Она говорила, что собиралась поискать посредника и через него – работу танцовщицы; может быть, со временем они смогли бы вместе сделать фильм. Друзья говорят, что Джим был так рад, что они смотрели даже провалившийся в УКЛА фильм. Пусть иногда что-то получалось не так, как ему бы хотелось, он и его любимая Мэри наконец -то были вместе в Калифорнии.
У Джима появился небольшой круг друзей из числа наиболее загадочных и “взрывоопасных” студентов киношколы. Те четверо, что были его самыми близкими друзьями, взятые по отдельности, были вполне обычными студентами, но вместе они становились “дурными” или, на худой конец, слегка ненормальными.
Наиболее странным был Деннис Джэкоб, ещё застенчивый, но часто воинственный студентвыпускник, большого ума, которого за глаза звали Крысой или Лаской из-за торопливой походки и горбатой от многочасового сидения над монтажной машиной спины. Деннис был человеком одержимым, натуральным воплощением советского режиссёра Сергея Эйзенштейна. Впоследствии он станет спецассистентом Фрэнсиса Копполы в “Апокалипсисе Сегодня ”.
Одной из причин того, что Джим заинтересовался Деннисом, было то, что тот прочитал не меньше книг, чем Джим, а то и больше. Он прочитал, в том числе, и работы Ницше, и их они обсуждали чаще всего. К тому времени, как они познакомились, Джим прочитал большую часть написанного немецким философом. “Генеалогию морали” и “По ту сторону добра и зла ” он прочитал ещё в школе. Несколько позже он открыл для себя “Рождение трагедии из духа музыки” – небольшой томик, оказавший огромное влияние на “Жизнь против Смерти” Нормана О. Брауна. Эта книга, первый труд Ницше – весьма нетрадиционное, но одно из наиболее выстроенных произведение, даже и сделанное в форме трагедии. Эта работа посвящена классическому конфликту между аполлонским искусством скульптуры и дионисийским искусствоммузыки. Как и Ницше, Джим сравнивал себя со страдающим Дионисом, который был “на самом деле его собственная, чистейшая исконная боль и её подлинное отражение”. Но за страданием следовало достойное вознаграждение. Суть была не в превосходстве чьего -то индивидуального сознания, а прежде всего – в экстатическом растворении личного сознания в “первородной природе космоса” – в том, что Джим и его друзья станут потом называть “Universal Mind”.