Музыканты буквально взывали. Когда Джим сделал паузу, они заиграли “Пять к одному”, и он как будто согласился с ними, совершенно связно спев первую строфу. Затем он произнёс ещё целую речь, будто вдохновлённый жадностью организаторов концерта, запихнувших так много людей в такой маленький зал, а также и Раем Сейчас.
Вы все – скопище трахнутых идиотов!
Толпа снова задыхалась.
Вы позволяете людям говорить о том, что вы собираетесь делать! Вы позволяете людям управлять вами. Как вы думаете, сколько времени это продлится? Сколько ещё вы будете позволять им управлять вами? Сколько ещё? Может быть, вам это нравится, может быть, вам нравится, чтобы ваши морды были в дерьме…
Джим смеялся над ними, как актёры в “Living Theatre” смеялись над своими зрителями, пытаясь разрушить их летаргию.
Вы все – рабы! – кричал Джим. – Что вы думаете с этим делать, что вы собираетесь делать? это был уже охрипший крик. Потом он продолжил песню: – Твои дни танцев окончены, baby / Ночь тянется рядом”.
Но песня вскоре кончилась, и Джим опять начал говорить.
Я не говорю о революции, я не говорю о демонстрации. Я не говорю, что надо выходить на улицы. Я говорю о том, чтобы нам стало чуть веселее. Я говорю о танце. Я говорю о любви к ближнему. Я говорю о том, чтобы быть вместе друг с другом. Я говорю о любви. Я говорю о любви… Любви, любви, любви, любви, любви, любви, любви. Возьмите своего трахнутого другаи любите его. Дава-а-а-й-те-е-е!.. Да-а-а-а!
Затем, чтобы подать пример, он растянул свою рубашку над головой и бросил её в публику, где она исчезла, как мясо, попавшее к своре голодных собак. Когда он это увидел, то подцепил большими пальцами рук ремень штанов и начал поигрывать с пряжкой. Это был момент, который Джим планировал с тех пор, как увидел Рай Сейчас. Он тщательно к этому готовился. Но никому в группе ничего не сказал.
Рэй предложил начать “Дотронься до меня”, надеясь снова привлечь внимание Джима к музыке. Джим спел две строчки и опять остановился.
– Э-э-э-й-й-й, подождите минутку, подождите минутку. Эй, подождите минутку, это всё достало – нет, подождите, подождите, подождите! Вы сдули всё это, сдули, сдули, теперь давайте! Подождите! Я не собираюсь подбирать это дерьмо! Чёрт с вами! – голосил он.
Лицо его стало красным, голос гремел громом, микрофон почти во рту.
Дерьмо!
Толпа ревела.
Джим начал расстёгивать ремень. Рэй позвал Винса:
Винс, Винс, останови его! Не дай ему это сделать!
Винс перепрыгнул через звуковой пульт, и в два прыжка оказался за спиной у Джима, одной рукой он крепко схватил штаны Джима на пояснице, другой толкал Джима в спину, чтобы тот не мог расстегнуть застёжку.
Не делай этого, Джим, не делай этого, – уговаривал Винс.
Хотя Джим редко носил нижнее бельё, в тот вечер он надел боксёрские шорты, такие большие, что чуть ли не больше его кожаных штанов. Он собирался “уронить” штаны, не обнажаясь при этом – дойти до “легального предела”, как в Рае Сейчас. Джим знал, что он делал. Он тщательно всё это спланировал. Теперь же решение Рэя и физическое препятствие в лице Винса нарушали его план. Достижение Рая опять откладывалось.
Поразительно, но группа всё ещё играла “Дотронься до меня”, хотя и почти бессвязно. В конце концов Джим расслабился, и концерт продолжился.
Джим был по-прежнему совершенно пьян, хотя пиво убрали, и он больше не обращался за выпивкой к публике. Охрипший, он невнятно произносил слова. Он забывал тексты песен, путаясь в строфах, повторяясь. Он что-то обиженно говорил о том, что родился и ходил в школу во Флориде, “но потом я стал хитрее и уехал в замечательный штат, именуемый Калифорния ”. Какой-то случайный знакомый из Лос-Анджелеса, с необычным именем Луис Марвин, который слышал один из первых концертов “Doors” ещё в 1966-м году, вышел на сцену с овцой, и дал её подержать Джиму.
Я бы трахнул её, ты знаешь, – сказал Джим, – но она слишком юная. – Потом он снял с одного из полицейских фуражку и бросил её в толпу перед сценой, а полицейский, подобрав фуражку, которую вернули Джиму, к общему смеху, бросил её туда же.
К некоторым фразам он возвращался снова и снова, между песнями и между куплетами. “Я хочу танцевать, я хочу веселиться” – одна из них. “Нет правил, нет границ” – другая. В его вдохновении и причинах этого вдохновения не было сомнений.
Эй, слушайте, – говорил он, – я думал, что всё это было только большой шуткой. Я думал, что над этим можно посмеяться, но буквально вчера я познакомился с людьми, которые реально всё это делают. Они пытаются изменить мир, и я хочу делать то же самое. Я хочу изменить мир.