Теперь скажи нам, мистер Джим Моррисон, рок-звезда, – продолжал Том громко, на весь бар, – расскажи нам, что случилось в Майами.
Этот вопрос страшно надоел Джиму. Он уставился на Тома и сделал ещё глоток из своего бокала.
Давай, Джим, сейчас же расскажи нам всё.
Да, – спокойно сказал Джим, – я это сделал.
Сделал что, Джим? – голос Тома звучал резко, триумфально.
Я показал свой х…
– Зачем, Джим? Когда я показал свой в своём фильме, ты сказал, что в этом нет искусства.
– Ну, – сказал Джим тихим голосом, так что всем присутствующим пришлось напрячься, чтобы услышать его ответ, – я хотел посмотреть, как он выглядит в свете прожекторов.
Через секунду Бэйб и Фрэнк одновременно взорвались хохотом, разбрызгивая содержимое бокалов. Джим озорно усмехнулся.
Сцена в “Ahmet and Mica Ertegun’s” была менее забавной. Ахмет был очаровательным сыном турецкого дипломата, основавшим “Atlantic Records” и сильно разбогатевшим. Его жена была одной из самых модных хозяек Манхеттена. Ахмет знал, что контракт “Doors” с “Elektra” заканчивается, и хотел услышать Джима на пластинках своей фирмы, поэтому он пригласил Джима к себе на вечер. Всё, что Ахмет вспоминает сегодня, это то, что в одну минуту Джим был истинным южным джентльменом, рассказывая светские истории и являя изысканные манеры, а в следующую минуту он был уже сильно пьян, стоял на кушетке и тянулся к дорогим картинам на стене. Jekill and Hide.
8 декабря 1969-го года Джим отметил своё 26-летие с Биллом Сиддонзом и его женой Шери, Фрэнком и Кэти Лишьяндро, Леоном Барнардом в доме Сиддонзов на Манхеттен Бич. После ужина перед Джимом оказалась бутылка бренди, а у остальных – сигареты с марихуаной. К этому времени от марихуаны Джим лишь становился нервным. Или ненормальным.
Джим и Леон между делом говорили о том, чтобы вместе снять комедийную ленту, затем разговор перешёл на Мика Джеггера. Джим был неожиданно великодушен (возможно, не без сарказма), назвав Джеггера “принцем среди людей”. Затем он искренне поблагодарил всех за вечер и, допив бутылку, откланялся.
О Господи, смотрите! – воскликнул вскоре Леон. – Посмотрите на Джима! – Леон вскочил со своего места. Бессознательно сползая со стула, Джим умудрился вытащить из штанов свой член и мочился на ковёр.
О Боже! – Билл бросился к нему через всю комнату, схватил большой хрустальный бокал и подставил его под струю.
К удивлению Билла, Джим наполнил бокал. Билл взял со стола ещё один, и Джим тоже его наполнил, потом и третий.
Леон, Фрэнк, Кэти и Шери покатились со смеху.
Потом Фрэнк и Кэти отвезли Джима в офис “Doors” и уложили его, по-прежнему спящего, на кушетку.
Давление росло невыносимо. Джима крутили и дёргали во все стороны. Фрэнку, Полу и Бэйбу не хватало денег, чтобы закончить фильмы, и “Doors” хотели прекратить съёмки, полагая, что кино отнимает у Джима энергию, которую он должен был бы отдать группе. Они также хотели, чтобы Джим сбрил бороду и сбросил несколько килограммов веса к серии концертов, которая начиналась в Нью-Йорке через несколько недель. Пэм всё время требовала, чтобы Джим бросил карьеру солиста “Doors” и начал вести с ней домашнюю семейную жизнь, в которой она миролюбиво предоставляла ему заниматься поэзией. В это же время шло не менее двадцати дел о признании отцовства. Джим знал, что в предстоящем турне публика будет ждать от него гротеска, в то время как он хотел теперь просто стоять на сцене и петь. Его адвокаты запрещали ему говорить о Майами, и ему непременно нужно было доказать свою невиновность, как и показать отвращение к лицемерию всего этого дела. Недавно Винс снова взял для него “нового менеджера”. И очень явным стало давление того обстоятельства, что он уже не мог пройти по улице неузнанным (отсюда и борода) – это неудобство Джим стал ощущать всё больше и больше.
На другой день после дня рождения Джим сидел на кушетке, пил пиво и пытался разобраться во всех этих требованиях, когда вошли Билл и другие. Он отсутствующе кивнул вошедшим, затем тупо уставился в газету “Los Angeles Times”, которая лежала перед ним на столе. Он тупо читал: в Южной Азии продолжается “вьетнамизация”; третью неделю были оккупированы индейцы на острове Алькатрац; вчера – в день его рождения! – была четырёхчасовая перестрелка между полицией Лос-Анджелеса и Чёрными Пантерами; большое жюри присяжных признало Чарли Мэнсона виновным в убийстве Шарона Тэйта, и т.д.
Джим отложил газету. Он подвинулся на кушетке и сделал ещё глоток.
Я думаю, – сказал он медленно, – что у меня нервный срыв.
Все бросились его успокаивать, стараясь сказать что-нибудь ободряющее, но в то же время они боялись возможности того, что он, наконец, был близок к тому, чтобы уйти из группы. Билл пошёл к двери, чтобы из репетиционной комнаты позвать Винса Тринора.