Держа Макса под прицелом пистолета, Антонио снял телефонную трубку: пусть кто-нибудь из службы безопасности срочно поднимется в девятьсот шестнадцатый номер…
– Антонио, я поеду с тобой, клянусь, я поеду! – бросилась к Ломбарде Ракель.
И когда в дверь вошли двое в форме, и корректно поздоровавшись, спросили: «Что здесь происходит?», Антонио нашелся сразу:
– Моя жена подумала, что у нее украли драгоценности, но мы уже все нашли, извините.
Глава 12
Виктория всегда знала, как упрям Антонио, еще с тех давних дней, когда она впервые переступила порог дома Ломбарде Он и мальчиком был таким же: если хотел чего-то добиться, обязательно добивался. Позже эта черта характера приемного сына стала неотъемлемой частью его натуры. А, как известно, в делах упрямство и умение настоять на своем часто дают неплохие результаты. Что касается повседневной жизни… Виктория считала, что во взаимоотношениях с ее родным сыном Антонио мог бы быть мягче, уступчивее, это несомненно сделало бы Макса менее агрессивным, закомплексованным. Ей так хотелось, чтобы часть своей любви к ней – а она всегда чувствовала, как Антонио ее бережет, старается оградить от неприятностей – он перенес на Макса, но, увы, этого не случилось ни тогда, когда мальчики еще были детьми, ни тем более позже, когда умер муж, завещав все состояние старшему сыну. Она и сама иногда с грустью удивлялась, почему муж, с которым они прожили столько лет душа в душу, не подумал о ней перед смертью: ведь и ей не досталось ничего. Но она благодарила создателя за то, что он наградил ее таким приемным сыном, около которого она продолжала вести прежний образ жизни, ни в чем не отказывая себе, чувствуя полноправной хозяйкой дома в Акапулько. К ее великому огорчению, ни родной сын, ни Камила не были людьми, которыми она могла бы гордиться. Под стать им был и зять Клаудио. Повеса и мот, он не был в состоянии заработать на жизнь.
В последнее время Виктория все чаще слышала от него жалобы на несправедливо составленное завещание, и как результат – отсутствие у него денег. Виктория сдерживала раздражение и, когда становилось невмоготу терпеть насмешки Клаудио над ее советом перестать вести праздный образ жизни и начать трудиться в фирме Ломбардо, она спокойно предупреждала, что терпение Антонио не бесконечно, и не стоит им всем испытывать его на прочность.
Что касается упрямства… Час назад Рамон, их дворецкий, доложил, что сеньор Антонио возвратился вместе с Ракель и ее родственниками. Виктория была рада увидеть сына, но совершенно не понимала, к чему такая настойчивость в желании вернуть эту женщину в их дом. Теперь она была почти уверена, что именно из-за Ракель так испортились отношения между братьями. Безусловно, Ракель во всем обвинила Максимилиано, а Антонио безоговорочно поверил ей. Виктория не сомневалась, что Ракель поощряла Макса. Конечно, Макс виноват и обязан сделать первый шаг навстречу брату. Но Антонио, в свою очередь, должен пересмотреть свое отношение к нему. Виктория сознавала, что знает далеко не все, что известно Антонио, он сообщил ей, – Ракель и Максимилиано знали друг друга раньше. Нет, Ракель лжет, они не знали… Некстати появившаяся Камила, узнав о возвращении новоиспеченных родственников, подлила масла в огонь: как вообще Антонио может терпеть в их порядочном доме эту беспутную женщину! Камила видела, как они целовались с Максом, того и гляди, Ракель начнет изменять Антонио со всеми знакомыми мужчинами по очереди, и если ее вовремя не вышвырнуть отсюда, она сама их выживет по одному…
Виктория видела, как рассвирепел Антонио и, доведенный до крайности дерзкими словами сестры, ответил, что Камила сама не святая, как и ее муж, не говоря уже о Максе: он мол, преступник, и место ему в тюрьме…
Сказал так, и еще более озадачил Викторию. Ведь что-то же было? Почему Ракель решила бежать в Мехико? Почему Макс оказался с нею? Почему Антонио обвинил во всем Макса?
Ведь совсем недавно он называл авантюристкой Ракель… и ведь кто-то пытался убить Антонио, но кто? Виктория снова и снова просила Ломбардо об одном: сказать ей всю правду, может быть, ее сын не так и виновен, как думает Антонио. А если даже виновен в чем-то, все равно несправедливо требовать, чтобы он покинул их дом в Акапулько – ведь и для Макса этот дом – единственно родной…
Только бы никто не узнал о том, что у них творится!.. Эта мысль не давала сеньоре Ломбардо покоя. Она не раз предупреждала Клаудио, а особенно Камилу, быть более сдержанными, не болтать на людях, даже при слугах, лишнего, не слишком откровенничать с Маурой и Карлой – тем достаточно что-то сказать, чтобы на другой день весь город знал об этом…
Как ни настаивала Виктория, чтобы Антонио открыл ей наконец всю правду о случившемся, тот твердил одно: не хочет причинять ей боль. Но ведь ни за что ни про что не назовешь человека преступником, как это сделал Антонио. В чем же виновен ее Максимилиано? Разве Ломбардо не видит, как ей тяжело пребывать в неизвестности.
– Нет, лучше не настаивай, Виктория, не надо, – в который раз повторял Антонио. – Тебе лучше никогда не знать этого. Все в порядке. Не волнуйся. И не будем больше говорить об этом деле. Согласна?
– Нет… нет, я не согласна, потому что отлично знаю, как ты упрям, и, если решил что-нибудь, то никто не заставит тебя изменить своего мнения. Но я надеюсь, ты ошибаешься, Антонио.
– Мне тоже очень хотелось бы надеяться на это, Виктория, – ответил Ломбарде, нежно взяв мачеху за руку…
Ракель снова переступила порог своей комнаты в доме Ломбарде, как будто и не уезжала отсюда никуда, будто не было последних кошмарных двух дней и этой сумасшедшей поездки в Мехико, и этой страшной сцены, когда Антонио ворвался к ней в номер и чуть не лишил жизни брата. Она боялась признаться себе самой, но уже привыкла к этой светлой, со вкусом обставленной комнате. Открывая утром глаза, она видела перед собой распахнутую дверь, что вела в сад, плетеные кашпо с буйно растущими зелеными побегами декоративного вьюна, спускающихся почти до пола, и слышала доносящийся сюда вечный рокет океанской волны. Ракель вдруг поняла, что ей не хватало этого звука в Мехико. Она, оказывается, привыкла к нему, как привыкла ко множеству цветов в красивых напольных вазах, что стояли в доме Ломбарде повсюду. На маленьком столике жили то розы с непросохшими слезами росы на лепестках, то гладиолусы необычной, почти черной окраски с розовато-белыми прожилками, то букет каких-то мелких, с нежным ароматом цветочков – издали он казался круглым бело-голубым огромным шаром… Хотя Ракель зачастую было не до цветочных букетов, тем не менее, она каждый раз поражалась их красоте и разнообразию.
После возвращения из Мехико здесь ничего не изменилось, и Ракель с удивлением ощутила, что ей приятно это возвращение. Нельзя сказать, что настроение у нее было хорошее, да и откуда бы ему быть, если все пока складывалось не так, как хотелось. Но букет желтых крупных цветов, каких она еще никогда не встречала, радовал глаз, несмотря ни на что. Да тут еще Марта, которая перед ужином забежала к сестре и, заговорив об Антонио, с восторгом констатировала, что он не равнодушен к Ракель. Ее сестра просто слепая, что ничего этого не видит: иначе, зачем ему было лететь в Мехико и заставлять вернуться обратно. И ведь это уже второй раз Антонио возвращает Ракель к себе в дом!..
Ах, ничего-то ровным счетом ее легкомысленная сестренка не понимает – он это делает, чтобы отомстить Максу. Как и Макс в свое время, женившись на ней, стремился свести счеты с ненавистным братом. Так что же, не унималась Марта, может быть, Ракель по-прежнему любит Максимилиано и хочет быть с ним? Ломбарде ей совсем не нравится? Ни капельки?..
Ответом Ракель были жалобы на головную боль и желание поскорее отделаться от общества сестры, чтобы не ломать голову над ответами на ее дотошные вопросы, тем более, что она не всегда могла дать на них правдивый ответ…
Дон Даниэль совершенно расположил Антонио к себе. Если первое время, узнав отца Ракель, он был к нему лишь терпелив, то после разговора с Саманьего вскоре по возвращении из Мехико, Антонио укрепился во мнении, что дон Даниэль человек порядочный и откровенный, безмерно любящий своих дочерей, знающий их слабости и положительные стороны, и к нему, Антонио, относящийся с почтением. Что окончательно завоевало сердце Ломбардо – это искреннее желание Саманьего взять всю вину, за все случившееся с его дочерью, на себя. Ракель поддержала обман исключительно из-за него, своего отца: ведь Максимилиано стал держать их в страхе перед тюрьмой после того, как узнал, что дон Даниэль часто брался за продажу… краденых вещей. Когда открылся обман с поддельным именем, опять он, дон Даниэль, уговорил Ракель, чтобы она согласилась выдать себя за жену Ломбардо.