Майк хотел снова броситься на него, но у Грега было преимущество. Каждое движение причиняло ему боль, которая, словно лазер, разрезала его спину. Еще один удар, и он уже не встанет никогда. Он не имел ни малейшего представления, где был его пистолет. Он шарил глазами по комнате, стараясь найти какой-нибудь предмет, который поможет ему задержать Грега, связать его, и вдруг увидел рождественские лампочки, украшавшие пальму.
Бросившись вперед словно пуля, Майк схватил гирлянду. Он сорвал с пальмы весь провод и, не задерживаясь ни на секунду, обмотал его вокруг Грега.
Ругаясь, Грег пытался освободиться. Майк потянул за концы провода, повалив его с криком на пол. Под тяжестью тела Трега лампочки разлетались вдребезги, осыпая их осколками стекла.
Не обращая внимания на порезы от провода и разбитых лампочек, покрывшие его руки, и сгибаясь от нарастающей боли в спине, Майк крепко стянул концы провода и завязал их, притянув руки Грега к туловищу. Затем, со всей доступной ему скоростью, он поспешил к телевизору, увидел белое, оказавшееся фотографиями, которые Грег запихал внутрь телевизора.
Майк взял их в руки и пытался достать их так, чтобы в телевизоре не остались кусочки, когда Грег рывком поднялся с пола и бросился на Майка.
Но Майк отскочил в сторону.
Громадная петля, которую он сделал из концов провода, зацепилась за угол телевизора. Видя, что должно произойти, Грег завизжал, попытался увернуться и потерял равновесие. В следующее мгновение он упал на пол, а телевизор обрушился ему на голову.
Телефон звонил, звонил и звонил.
Линн спала плохо. Мэри назвала это состояние посттравматическим эффектом. Ей снился Грег, окровавленный и мертвый, или Грег в ее квартире. Иногда она менялась с ним местами и видела себя в роли трупа.
Иногда он не появлялся в ее снах во плоти, но она знала, что он присутствует там в какой-то форме, потому что так же подскакивала посреди ночи, покрытая потом, с чувством тошноты, как тогда, когда он снился ей в человеческом обличье.
Тогда она лежала и ждала, когда ее сердце перестанет колотиться. Иногда ей удавалось расслабиться, когда ее мозг и тело вспоминали о том, что им не нужно больше оставаться настороже.
Обычно через десять или пятнадцать минут она снова засыпала, но, если ей это не удавалось, она вставала.
Если это случалось после пяти утра, она одевалась, ехала в клуб «Брум» и позволяла медленному завораживающему движению ступенек успокаивать ее… затем лежала под спокойным светом массажной комнаты, и Элизабет разминала ее тело, после чего она отправлялась под горячий душ.
Если же это случалось глубокой ночью, она надевала пальто поверх ночной рубашки и выходила на террасу.
Ощущение холодного воздуха на коже успокаивало ее. Она смотрела на воду и огни и знала, что ее дом вернулся к ней. И ее карьера: на этой неделе было запланировано проведение шоу в прямом эфире, ее лицо можно уже было показывать, слегка загримировав и сделав макияж. А скоро она будет разговаривать с КТВ о назначении новой даты пробного показа.
Когда она так стояла в темноте, ей было трудно не думать о Майке Делано.
Она представляла его таким, каким увидела в последний раз, незадолго до выписки из больницы. Он с трудом двигался, его грудь была перебинтована и затянута в корсет из-за сломанных ребер. Его руки и лицо начали заживать, но на них оставались царапины и порезы.
В тот день, когда она пришла навестить его, захватив с собой яблоки и печенье, у него сидел другой полицейский, который неловко шутил по поводу больничной одежды. Было похоже, что мужчина слегка побаивается ее, и они оба в той или иной степени игнорировали ее. Она оставалась там минут двадцать, а затем ушла, чувствуя странное раздражение.
Казалось, у нее не было больше причин встречаться с Майком. Но она постоянно вспоминала о нем.
С болезненной четкостью она вспоминала ту ужасную ночь, когда она вернулась сюда и нашла Чипа.
Ее печаль, ее слезы.
Она вспоминала о том, как их с Майком тела слились в одно целое так, словно каждое движение и каждый вздох повторялись раньше и не один раз. Она все еще чувствовала вкус его губ. Она помнила, как ей хотелось быть ближе к нему.
И с той же остротой она вспоминала свои порывы, безумный круговорот ее чувств.
В течение тех недель, которые прошли со смерти Грега, когда ее мир начал создаваться заново, она старалась не убегать от этого воспоминания и задавала себе те же безжалостные вопросы, которые задавала другим перед камерой.