Поэтому этот Сочельник они проводили, украшая елку и заворачивая подарки.
— У нас есть запасные лампочки? — спросил Бубу, закрепляя на елке гирлянду.
— Вот, — Анджела протянула ему коробку. — Но это все.
— Этого хватит, — Он ввернул новые лампочки и вылез из-под ветвей, осыпая все вокруг иголками.
— Я налила тебе бренди. — Анджела протянула ему стакан.
— А-а, — Бубу опустился на стул и немного отпил.
Спустя минуту Анджела сказала:
— Ты выглядишь не очень счастливым.
— Правда?
— Да. Никакого рождественского настроения.
Бубу посмотрел в свой стакан. Он медленно повертел его в руках.
— Я вспоминал прошлый Сочельник. Помнишь? Мы поехали к Линн. Было весело. — Он еще некоторое время смотрел на бренди. — А сейчас ей совсем не весело. У нее расцвет творческой карьеры, а она не способна этому радоваться.
Он поставил стакан на пол, взял стопку подарочных коробок и свалил их в кучу на столе.
— Я купил все это для нее — брошку, кашемировый шарф, кормушку для птиц и так далее, и тому подобное. Ты видела. Но на самом деле я хочу одного: чтобы у моей сестры была способность радоваться и покой, а именно этого я ей дать не могу.
К немалому испугу Анджелы две большие слезы скатились по лицу ее мужа.
Он потер глаза и снова сел.
— Я чувствую себя беспомощным.
— Я знаю, — Анджела похлопала его по руке. — Что я могу сделать?
Бубу пожал плечами:
— Именно об этом я постоянно себя спрашиваю. Что я могу сделать?
— Хорошо, — сказала Анджела, — возможно, единственное, что мы можем сделать для нее в данный момент, — это устроить ей чудесный рождественский праздник.
Бубу очень любил свою жену, но иногда она приводила его в изумление, заставляя замирать с открытым ртом и гадать, не говорят ли они на языках разных планет. Сейчас он посмотрел на нее в надежде, что это как раз не один из таких случаев. Он надеялся, что развеяв свои опасения, он сможет снять с себя этот груз отчаяния.
Но он не нашел в лице Анджелы той доброжелательной открытости, которая была ему так необходима. Ее лицо сохраняло обычное выражение, говорившее: пожалуйста, не усложняй; одно только подобие чувств.
Бубу встал.
— Да, — сказал он, — это то, что мы можем сделать. — Он передал Анджеле коробку с елочными украшениями и открыл еще одну для себя.
* * *Бернадин закрыла свой шкафчик. Она застегнула молнию на своей спортивной сумке, надела пальто и поднялась наверх. Она нашла Элизабет в офисе для собеседований.
— Желаю приятного Рождества, — сказала Бернадин.
— О, вам также. Прекрасное пальто. Это лиса?
— Спасибо, — сказала Бернадин. — Это хорек.
— Подарок?
— Не в этом году.
Элизабет улыбнулась:
— А вам хочется знать, какой подарок будет в этом году?
— Я буду счастлива, если таким подарком станет сам муж. Он должен сегодня вечером вернуться из поездки. Но обещали снег. Послушайте, а Линн приходила сюда?
— Вчера.
— И как вы ее нашли?
— Она держится, — ответила Элизабет. — Думаю, это не легко. Она рассказала мне о большом шоу, которое старается подготовить, и о старом приятеле, который продолжает надоедать ей.
— Я беспокоюсь за нее, — сказала Бернадин. — Она выглядит все хуже и хуже.
Она вышла к машине. Было не очень холодно; в меховом пальто ей было даже немного жарко. Может быть, вместо снега пойдет дождь.
Выезжая со стоянки клуба «Брум», она хотела включить радио, но потом передумала. Что бы она ни услышала, это ее не обрадует; если пообещают снег, она решит, что Деннис не сможет попасть домой, а если этого не скажут, она подумает, что это прогноз не на сегодня.
Бернадин выехала на шоссе. На стекле появилось несколько капель воды.
Когда она обрадовалась тому, что не стала слушать радио, воды на стекле было уже столько, что ей пришлось включить дворники, и стало совершенно ясно, что это был снег.
Всю оставшуюся дорогу до дома, она смотрела на небо. Высматривая самолеты, она заметила два и это придало ей оптимизма.
Но к тому времени, когда она повернула на подъездную дорожку к дому, с неба уже летели мириады пушистых хлопьев, покрывая все вокруг толстым слоем. Дорожка к дому была уже полностью засыпана.
— Будь проклят этот снег, — сказала Бернадин, ударив кулаком по рулю.
* * *Тем временем, на высоте пятнадцати тысяч футов над Бостоном, Деннис Оррин развернул пшеничные крекеры, оставшиеся после подаваемого в самолете «ужина», и хмуро посмотрел в иллюминатор на быстро сгущавшиеся темные облака.