В Уссурийске Хан попросил Илью взять с собой в попутчики своего друга. Этим другом был оказаться Якудза, так они договорились вчера вечером, но вместо учителя он увидел Самурая. Он узнал его с трудом. К нему подошёл невысокий худой мужчина средних лет бритый наголо, одетый в свободные летние брюки и цветную рубашку на выпуск. По-корейски широкое лицо излучало добродушие и приветливость. Это было не похоже на всегда строгого и собранного Самурая. Но мужчина протянул руку для рукопожатия, и тогда Хан заметил через ворот рубахи даймон клана, висящий на кожаном шнурке, с которым Самурай никогда не расставался. Этот даймон и своё боевое имя он получил от Якудзы за то, что великолепно владел искусством фехтования "кендо" и "иайдо" искусства быстрого обнажения меча. До этого его звали Куан Ким. Это имя и осталось в его российском паспорте.
- Якудза остался решить кое-какие персональные вопросы, - сказал он монотонно. - Я организую проезд и провожу тебя до нужного места.
Хан понял, что имел ввиду Якудза, он не успокоится, пока не найдет виновных в смерти жены, и очень боялся, что поиски выведут его на девушку по имени Ивана. Те два дня, которые потребовались на оформление выездных документов, он думал только об этом и спрашивал себя: имеет ли он право остановить Якудза или должен принять неизбежное... "Кто она мне? - уговаривал себя Хан, - Глупая болтливая девчонка, которая сует свой нос, куда не следует".
До Данбичжэнь Илья, как истинный хозяин, развлекал пассажиров старыми чукотскими анекдотами. Самурай вежливо поддерживал его одобрительным хмыканьем и исподволь поглядывал в сторону Хана. Угрюмость друга он связывал со смертью Акено, которую тот почитал, как мать, поэтому старался не докучать ему расспросами. Когда они прибыли на контрольно-пропускной пункт, на анализ настроения своего босса у него совсем не осталось времени. Самураю пришлось утрясать денежные вопросы, чтобы таможенник, который будет проверять их машину, проявил должную невнимательность.
Илья не понимал причину задержки, нервничал, но вида не показывал. Правда шутить перестал и постепенно перешел на тихое ворчание под нос. Он не знал, что под мотором его машины тщательно упакован и спрятан старинный самурайский меч.
Когда все уже было готово к переходу границы, и пограничники дали "добро", Хан еще медлил. Его грызли сомнения, будто бы он что-то не доделал или, напротив, сделал не так, как следовало.
"Я уеду, меня ждет новая жизнь и новые цели. Но я продолжаю цепляться за прошлое, как старый сентиментальный пенсионер, у которого впереди остались только сожаления о невыполненном. Я должен быть решительным и беспощадным. Я должен привыкать к ответственности, подчинять свои желания и чувства интересам клана. Я забуду прошлое ради будущего. Нет. Я не смогу забыть прошлое, а значит не смогу полностью отдаться будущему, если не закончу то, что не доделал. Девочка с чистыми, как совесть, глазами и беснующаяся старуха, хранящая вещи своего пропавшего без вести сына. Вот что гнетет мое сердце и не дает мне перешагнуть границу между достигнутым и желаемым..."
И он позвонил Якудза. Тот выслушал сбивчивое объяснение Хана о том, что месть бесполезна, она не приведет к победе, что драгоценное время будет потрачено напрасно. Что лучшей памятью об Акено будет успех, ради которого она оставила их мир.
Хан сам удивлялся своему красноречию, но Якудза не дослушал его.
- Я готов выполнить твои указания, если ты сейчас скажешь, что это приказ. Ты уже готов к такой ответственности? Завтра, после того, как ты покинешь страну, я мог бы уничтожить тех, кто предал нас или слишком много знает: Олега, Полину, твоего бывшего худосочного брата, твою фиктивную жену...
"Якудза не назвал её имя, - с облегчением подумал Хан.
- Но если ты сказал - "нет", я не стану этого делать.
- НЕТ, - сказал он, сомкнув челюсти так, что заскрипели зубы.
Он начал свой бой, и это - первый раунд.
***
Информацию о том, что на контрольно-пропускном пункте Данбичжэнь, что расположен около города Мишань в провинция Хэйлунцзян, в Китай въехали трое русских туристов, братья из пограничного отряда не посчитали достойной внимания шо хай Пина. Ежедневно в районе озера Ханка в Китай въезжают несколько сотен туристов. Везут алкоголь и табак, а вывозят всякий дешевый мусор. Эти русские не показались интересными, они въехали в Китай, считай, без денег, на старой дребезжащей плохо пригнанными деталями машине российского производства, и объявили в декларации, что собирают исторические сведения о русском гарнизоне, защищавшем Китай от японской интервенции. Благородная миссия - решил начальник Данбичжэнь и - ничего интересного для триад.
А через две недели на той же машине двое туристов покинули Китай через другой контрольно-пропускной пункт Суйфэньхэ, держа путь на Пограничный.
Илья сидел на жестком пропахшем соляркой сидении и все время беспокойно оглядывался. Ему все не верилось, что дорога за ними пуста, погони нет. Кусты и столбы мчались назад. Сопки медленно двигались, будто предлагали ему полюбоваться своими зелеными бархатистыми боками, изрытыми мягкими морщинами оврагов. Но он не замечал красот природы, вздрагивал от каждого резкого звука, издаваемого истрепанным мотором УАЗ-а, и снова смотрел назад, но не на сопки, а на серое полотно дороги, разделенное пунктирной линией, сливающейся вдали с тонкую сплошную черту.
Он волновался, а виновник его переживаний - парень, которому четыре часа назад Хан отдал свой паспорт - сидел с невозмутимым спокойствием и, кажется, даже не подозревал, что совершает тягчайшее международное правонарушение. В паспорте, выданном Борису Моренюку в 14 лет в районном отделении внутренних дел города Уссурийска. фотография Хана была заменена на его фото.
Илья нервно усмехнулся. Гладкое истертое до блеска рулевое колесо скользило по влажным рукам. Ветер врывался в открытые окна, было прохладно, но руки все равно потели, и при повороте приходилось сильнее сжимать пластмассу, чтобы выполнить маневр. Время от времени он вытирал ладони о давно уже потерявшие форму брюки.
- Мы уже по русской земле едем. Здесь китайцы уже не хозяева. Хотя... всякое бывает. Эти пограничные конфликты. Да и документы наши... - он покосился на попутчика в зеркало заднего вида и некоторое время с завистью смотрел на дребезжащее изображение невозмутимого юнца, - мы везем не объявленные в декларации. А они, между прочим, обладают о-о-огромной исторической ценностью.
Парень молчал, он ни слова не понимал по-русски. На коленях у него лежала планшетка с полуистлевшими бумагами. Он с детства жил при маленьком буддистском храме, его память затерлась монотонным монашеским бытом, он исправно исполнял патимоккху, одежда его, обновляемая каждый "сезон одежды" всегда была оранжевого цвета, и другого он никогда не желал. Но в это лето в его жизнь ворвался русский, который сломал его представление о мире и будущем. Когда он вошел в его комнату, в ней сразу стало тесно. Он вытащил Ту наружу и повел прочь от монастыря, даже старший монах Ли не решился его остановить. Ту мог бы и сам сопротивляться, он умел хорошо драться, но ему было любопытно, что надо незнакомцу. Он пошел вместе с ним и еще каким-то старцем по лесу. Втроем они нашли жилище, выкопанное в земле, в котором давно уже никто не жил, но было много старых вещей. Он увидел там головной убор маленького европейского мальчика. Тогда из далеких уголков памяти Ту появились затертые временем воспоминания, которые раньше казались ему сном: когда-то он был обычным мальчиком, и у него была настоящая семья - мама и папа. И теперь он ехал в Россию, чтобы найти их, ради этого он навсегда снял уттара сангу*...