Он постучал пальцем по губам, не глядя на Делию. Почувствовал, что его поймали на месте преступления, пусть и совсем невинного. Его снова стали одолевать мысли о сексе, вот уже несколько месяцев, с праздника дня рождения сына. Раньше, когда ему действительно было плохо, пройди мимо него голая Меган Фокс, он отказал бы ей: «Прости, сладенькая, столько дел — просто умираю, и у меня нет ни малейшего желания трахаться перед смертью».
Делия меняет свой выбор. Заказывает рисовый суп с овощами, интересуется, какие там овощи, спрашивает, нет ли там имбиря, который теперь кладут во всё «благодаря вожделенному Востоку, который как будто облегчает тяжкий Запад». Она обнаружила, что имбирь поставляется только из Китая, и у нее аллергия на этот корень, который впитывает вредные элементы культур, буквально напичканных химикатами.
Гаэ съедает целые горы имбиря, заказывая его в японских ресторанах. И в этом проявляется его бунт против Делии и против японского божества счастья Дарумы. Хотя не исключено, что он просто любит имбирь.
В один прекрасный день он обязательно вернется к прежней жизни десятилетней давности, когда не задумывался, что кладет себе в рот.
Но сейчас он думает, что, по-видимому, нельзя ничем пользоваться просто так, всегда надо быть начеку, в боевой стойке.
Будет всегда тяжело. Все уже изменилось. В корне. В конце концов, разве не этого он хотел, заводя роман с Делией? Разве он не хотел стать человеком сознательным и заботливым? Как в кино, где герои умеют принимать решения и берут ответственность за свою жизнь, за жизнь своей женщины. Да и она, казалось, проявляла поистине сказочную готовность. Девушка, согласная на все, чтобы создать семью, чтобы помочь ему стать настоящим мужчиной, — да такое ему и во сне не могло присниться!
В мире, в котором действительно мало справедливости, Делия показалась ему маяком. Ему всегда нравились девушки в мятых юбках и кедах, со странными прическами, которые не расстаются с книжкой. Делия была как раз такой. Пронизанная современной болью девушка в свободном свитере, со спокойным в общем-то сердцем. Сердце какое-то удаленное, малоподвижное, однако вместе с тем периодически колеблющееся под влиянием морских течений, словно якорь.
— А может, мне поехать в Шотландию?
Из Калькутты в Шотландию — ничего себе скачок! Гаэ быстро допивает бокал и кивает ей. Таращит глаза с типичным выражением идиота, появляющимся у него, когда он делает вид, что слушает, а на самом деле, конечно же, пропускает все мимо ушей.
Делия сделалась серьезной, погрузилась в размышления. Лоб наморщен, как у капитана крейсера «Новая Зеландия».
— Мы никогда не были в Новой Зеландии и теперь вряд ли туда съездим.
Гаэ отвечает одной из своих улыбок нежности и презрения.
Не признается ей, что тоже вспомнил о Новой Зеландии. О долгом путешествии, в которое они собирались отправиться вместе с детьми. Километры нетронутой земли и тучи овец.
Что поражает, а заодно и злит его больше всего на свете, так это когда они внезапно задумываются об одном и том же. О том, что не относится ни к действительности, ни к текущему разговору, о том, что возникает ниоткуда и синхронно проникает им в головы.
Одно время, когда у них так случалось, они в шутку сцеплялись мизинцами, одновременно произносили «флик» или «флок» и, если совпадало, загадывали желание. Обычно такое глупое, что никогда не отслеживали, сбылось ли оно. Последний раз, скрещивая мизинцы с Делией, Гаэ загадал, чтобы у них получилось остаться вместе.
Теперь ему уже не запудрит мозги никакая фиговая игра, в которую они больше и не станут играть и которая, помимо всего прочего, так и не принесла им удачи.
Дети тоже не принесли удачи. Правда, за эту мысль ему по-настоящему стыдно.
Но если бы не дети, разве он сидел бы сейчас здесь, перед этой фифой? Да кто она такая? Сколько раз он думал, почему определенный человек заходит именно в эту комнату, а не в другую? Только затем, чтобы жизнь его стала совершенно несносной?
Сколько раз он задавался вопросами: «Что в тебе особенного? Кто ты такая? И чего ради я должен терпеть тебя? Твои самые интимные запахи и все остальное. И твое разочарованное лицо напротив меня?»
Он смотрит перед собой, в пустоту. Несут шницель, но не ему. Старику за столиком у стены. Гаэ видит, как поднимается старческая загорелая рука в знак благодарности. Должно быть, закоренелый бонвиван, один из постоянных клиентов, за которым закреплено место с фамилией, записанной прямо на столике. Старик останавливает официантку за руку, смешит ее. Делает вид, будто играет на скрипке.