Вера ясно вспомнила тихий уютный городок Карлштейн. Там только частные домики, один-два этажа. Туристическую группу возили смотреть замок четырнадцатого века с известной на весь мир коллекцией готической живописи и рыцарского оружия.
Вода в двух больших кастрюлях долго не закипала. Чтобы не терять времени, прямо в ночной рубашке Вера села за письменный стол, включила компьютер и взялась за перевод. Но опять зазвонил телефон.
— Да! — рявкнула она в трубку.
— Доброе утро, Веруша…
От одного звука этого мягкого баритона у Веры вздрогнуло сердце.
— Здравствуй, Стас, — как можно спокойнее ответила она.
— Как дела? Как мама? — быстро спросил баритон.
— Спасибо, нормально. — Вера старалась, чтобы в ее голосе звучали ледяные нотки, но голос предательски дрожал.
— Ты не могла бы уделить мне пару часов?
— Нет, прости, я очень занята.
Вера подумала, что надо положить трубку сию же минуту, и вообще класть ее молча всякий раз, когда из нее раздается этот приятный баритон. А еще лучше сказать: «Стас Зелинский, будь так любезен, не звони мне больше никогда».
Но ведь она сама позавчера позвонила ему и продиктовала на автоответчик свой новый телефонный номер. Сама!
— Ну хотя бы час. Я приеду к тебе, когда скажешь, Верочка, выручи меня в последний раз, очень тебя прошу. Ты же знаешь…
Она знала: ему надо опять что-нибудь перевести, написать пару страниц дурацкого текста по-французски или по-английски, позвонить за границу, торговаться с каким-нибудь финном о поставке партии бумаги. Ему всегда что-то такое от нее надо, и он не стесняется.
— Когда ты заведешь себе секретаршу или женишься на женщине, которая владеет хотя бы одним иностранным языком? — тихо спросила Вера.
— Ну не злись, Веруша, солнышко, ты же умница, и вообще, я так соскучился.
— У меня очень много работы. Я занята. — Голос ее дрожал, она взглянула в зеркало над телефонным столиком и заметила, что щеки горят.
«Дура несчастная, размазня! — мысленно обратилась она к своему лохматому, неумытому отражению. — Ну пошли его наконец! Пусть катится как можно дальше. Есть у тебя хоть капля человеческого достоинства?»
— Ладно, так и быть, можешь приезжать. Через час. Нет, через два отрывисто проговорила она, с ненавистью глядя в глаза своему отражению.
Положив трубку, она побежала на кухню, выключила газ под кипящими кастрюлями, ринулась в ванную, расплескивая кипяток, чуть не обварила себе ноги.
Мыться, сидя на корточках в холодной ванне и поливая себя теплой водой из ковшика, очень неудобно. В прихожей опять зазвонил телефон, пена шампуня попала в глаза, Мотя стал скрести лапой дверь, жалобно завыл. Во дворе запускали петарды. Пес панически боялся этого грохота и каждый раз прятался именно в ванной. Ванная для него была чем-то вроде бомбоубежища.
Дрожа от холода, Вера закуталась в махровый халат, открыла дверь, впустила Мотю. Со двора послышался очередной залп. Пес в ужасе вскочил в ванную, столкнул на пол пластмассовое ведро с остатками теплой воды. Вера кинулась вытирать. В старом доме совсем сгнили перекрытия, соседи без конца протекали друг на друга. Даже если кто-то наверху мыл пол, внизу на потолке проступали влажные серые пятна. Под двухкомнатной квартирой Веры и ее мамы жила вредная тетка, которая за каждое пятнышко на потолке требовала, чтобы ей оплатили европейский ремонт.
«Ужасный день, — подумала Вера, вытираясь. — Вообще все у меня ужасно совсем скоро стукнет тридцать. У меня нет ни мужа, ни детей, ни постоянной работы. За этот месяц я поправилась на два килограмма. Собственное отражение в зеркале вызывает тоску и оскомину».
Вера распрямилась, откинула мокрые волосы с лица и скорчила самой себе гнусную гримасу.
— Ну, давай, старайся, приводи себя в порядок, ври самой себе, будто ему важно, как ты выглядишь, будто он видит в тебе особь женского пола! Ты для него — толстый словарь, стационарный компьютер, который можно включить и выключить, когда вздумается.
В детстве Веру дразнили «ватрушкой». Она была полненькая, маленькая, со светло-желтыми волосами и бледно-голубыми глазами. Брови и ресницы тоже были совсем светлые, от этого ее круглое мягкое лицо ей самой казалось каким-то хлебобулочным, похожим на ватрушку. Кожа у нее была очень белая, неясная, чувствительная и к солнцу, и к ветру. На морозе ее маленький, чуть вздернутый носик моментально краснел, на солнце тоже краснел, обгорал и шелушился. Стоило хоть немного занервничать, и тут же щеки заливались жгучим румянцем. Если она плакала, даже совсем немного, то потом весь день ходила с воспаленными, опухшими глазами.