На следующий день, возвращаясь из школы, Верочка увидела у своего подъезда Стаса Зелинского с белой гвоздикой в руке.
— Вот видишь, я уже по тебе соскучился, — сообщил он и, наклонившись, нежно поцеловал ее в щеку. — Ты что-нибудь рассказала родителям?
— У меня только мама, я ничего ей не говорила…
— Умница, — он еще раз поцеловал ее. На этот раз она продиктовала ему свой телефонный номер.
Ни у кого из одноклассниц не было романа с таким взрослым двадцатитрехлетним молодым человеком. Вере было жутковато и приятно, когда он встречал ее у школы.
— Ну ты даешь. Ватрушка! — качали головами одноклассницы.
Верочка сама не заметила, как по уши влюбилась в Зелинского. Если он исчезал на несколько дней, она не находила себе места. Но он появлялся, вел к себе домой. У него была комната в коммуналке на Самотеке, доставшаяся от бабушки. Он жил там один, отдельно от родителей.
Попадая в прокуренную пыльную клетушку, Вера прежде всего наводила там чистоту, мыла посуду в общей раковине на коммунальной кухне, подметала пол, стирала в тазу в общей ванной рубашки своего драгоценного Стаса. Потом готовила какую-нибудь еду. После тихого совместного ужина он не спеша, лениво, притягивал ее к себе, целовал, раздевал. У нее кружилась голова от прикосновений его больших теплых рук, от звука его голоса.
Потом он провожал ее домой. С мамой знакомиться не хотел, со своими родителями тоже не знакомил.
Через год, после очередной уборки, ужина и порции любви, он закурил и, глядя в потолок, с какой-то глупой ухмылкой произнес:
— Ты, Верочка, можешь меня поздравить. Я женюсь.
— Поздравляю, — натягивая колготки, машинально ответила Вера.
Он посмотрел на часы и добавил:
— Ты знаешь, сегодня в девять ко мне придут, а сейчас половина девятого…
Вера ничего не ответила, быстро оделась и выбежала вон. Она бежала по вечерним улицам, и ей казалось, что жизнь кончена, ничего хорошего больше не будет.
Женитьба Зелинского, впрочем, оказалась весьма кстати. Вера заканчивала десятый класс, надо было поступать в институт. Теперь ничто не отвлекало ее от экзаменов. С первой попытки она поступила на филфак университета.
Но через год Стае развелся, и опять появилась в Верочкиной жизни грязная комната в коммуналке на Самотеке… Потом он женился, разводился, находил и терял работу, нищал, богател, менял любовниц, заводил детей, бросал их, платил алименты.
Всякий раз, когда ему было худо или когда между женами и любовницами получался перерыв, он звонил Вере. Она приходила, мыла посуду, стирала белье, готовила еду, ложилась с ним в постель. Если в ее жизни появлялись другие мужчины, Зелинский тут же возникал призраком на горизонте, распушал хвост, говорил нежные слова. Презирая себя, Вера забывала обо всем и снова мыла, стирала, готовила, ложилась в постель.
Какой-нибудь дошлый психоаналитик углядел бы в этих отношениях жуткий, утробный садо-мазохистский подтекст. Но Верочка не посещала психоаналитиков. Даже маме она почти ничего не рассказывала. Конечно, за эти годы Надежда Павловна имела честь познакомиться с Зелинским. Но не могла спокойно слышать его имени, не подзывала дочь к телефону, когда он звонил.
Дело было в том, что Верочка нежно и преданно любила его, только его одного, и никто другой ей не был нужен.
Единственному человеку, самой близкой своей подруге Тане Соковниной она рассказала все, как было. Еще тогда, в девятом классе.
— Он ведь изнасиловал тебя! — всплеснула руками Таня. — Он скотина последняя, и все они там — скоты, ублюдки, ненавижу!
— А вдруг он меня все-таки хоть немного… — Верочка запнулась и покраснела, — хоть немного любит?
— Знаешь что, — внимательно глядя в ее круглое личико, сказала Таня уже мягче, — давай не будем воспринимать это ни как трагедию, ни как великую любовь. Ну случилось, и ладно. Первый твой женский опыт, пусть не самый романтический, но опыт.
Потом, в двадцать, Таня говорила:
— Он разобьет тебе жизнь, на твоем месте любая нормальная баба послала бы его ко всем чертям давным-давно.
И сейчас, в тридцать, Верочка слышала от своей ближайшей подруги:
— Зелинский — скотина, бесчувственное животное… В общем, она и сама это понимала. Она давно знала ему цену, но ничего не могла с собой поделать… На самом донышке ее души жила слабенькая шальная надежда: а может быть, он и правда любит меня? Просто он такой сложный, непредсказуемый, ни на кого не похожий… Ей было стыдно признаться далее самой себе в том, что эта глупая надежда все еще жила.