Они имели на них слово. Мы же его забыли, и по ночам я думал, страдая от наших бед, обратиться к ним, чтобы помогли людям избавиться от нищеты, пришли на помощь народу, стране, а в том числе и мне. Произнесли бы заветное слово, открыли клады, и мы бы сразу разбогатели. Только покойники и могут осчастливить нас.
Так я мечтал в беспросветной бессоннице ночей. Но днем, при солнечном свете, одумывался, трезвел. Нет, не стоит это делать. Все равно при нашей поденковой однодневно сти мгновенно пустим все по ветру. Хотя заговоренные схроны предков и туманят, застят глаза наследникам.
Я понял — грех уповать только на наследие предков, добытое ими кровью, потом и горбом: страну, дом, язык и достоинство. Нам завещано искать и добывать свое здесь, на земле и при жизни, а не христорадничать. Не побираться, не старцевать-нищенствовать, не бегать по миру с протянутой рукой. Так ведь и руки вместе с мозгами могут отсохнуть.
К этому я пришел своим квелым умом, когда моя жизнь стала нестерпимой. Приперло, как говорится, так, что ни охнуть, ни вздохнуть. Той порой и котика не всегда мог досыта накормить. Большую часть дня он уныло проводил в темном углу квартиры. Молча что-то пытался донести до меня, сумрачно и не без укора помаргивая зелеными светлячками почти детских глаз. Я боялся и избегал их, каждый раз припоминая слова про тех, кого мы приручили. Пытался оправдаться: да, согласен, виноват, и мы с тобой не только одной крови, но и одной доли.
Не чувство ли этой обездоленности и понимания голодной тоски котика подвигло меня в отчаянии бессонных ночей к бегству, отрицанию и уходу из этого мира в мир иной. Не котик ли показал и подсказал туда дорогу. Ведь, похоже, он сам был иноземцем, пришельцем с неведомых планет. Прибился к земле, а сейчас, не исключено, сожалел об этом. Я невольно жаждал его мира, но космическая дорога была заказана мне. Она была суждена, напророчена мне в детстве, когда я был нездешним, цельным и вольным, способным летать, мысленно изъясняться и перемещаться по небу, морю, исчезать и объявляться вновь. Но сегодня меня лишили этого, обрезали крылья. Не позволили дольше слушать траву, звезды и даже другого человека.
И все же что-то еще и сохранилось, осталось. Наследственное, от родителей — что-то делать, быть, хотя бы присутствовать. Двигаться, идти, брести по стежкам, проселкам, гостинцам, даже зная, что они уже никуда не ведут и не могут вести. Именно эта память детства заставляла меня перебирать ногами по праху моего Аз-ВозДам — Азаричско-Домановичского гостинца, на который я ступил по своей воле, не захотев отставать от людей, которых гнали в концентрационный лагерь смерти. Но об этом чуть позже.
А тогда в моих бессонных ночах мне оставалось одно: уединиться, слиться с мраком, ползти подколодным гадом, ужом, гадюкой. Шиться, спешить в отсырелость нор, в твердь и глубь земли, если нет спасения здесь, на поверхности. Нечего ждать милосердия и милости ни от живых, ни от мертвых, как и от утерянного распятого прошлого и тем более от людоедского настоящего. Это не моя Земля, не мое время. Здесь я отвержен. Здесь у меня лишь ожидание. Ожидание неизбежного. За мной идет охота, может быть, посланная даже небом, как коршун охотится за цыпленком. Потому не надо сидеть сиднем там, где меня случайно посеяли, посадили — искать свой мир, свое время. Свою землю обетованную, как это делали разные Америго Веспуччи, Васко да Гама и наш земляк Язэп Дроздович. Но в отличие от них, подкованный, образованный временем и молча приговоренный голодным своим котиком, я бросился на поиски иной жизни, не во вселенной, а там, где пребывал, надеясь найти и открыть неведомые туннели, лазы, порталы — ходы в иные, может, параллельные нашему, миры. Достигнуть сути, не самого ли ядра Земли. Добиться там упрятанной от меня судьбы, доли и правды.
Как говорят сведущие люди, нет спасения, счастья на земле — нет ее и выше. Но в лихие, апокалиптические времена безумию дана надежда: должно же все это где-то быть. Хоть и под землей в воплощении и образе Дьявола или Бога — друзей-врагов, охранителей вечности, вроде уральской Хозяйки медной горы из сказов Бажова, Нептуна или Посейдона, властителей морей. К кому-то из них я и обращусь. Попрошу всем нам, в том числе и своему иноземному котику счастья-доли. И сам не буду спать в шапку. Пригляжу, разведаю что-нибудь в залежалых закромах родины, добуду угля, руды, нефти и, чем черт не шутит, алмазов. В том, что в нашей земле все это есть, только сокрыто, я не сомневался. И котик служил мне поводырем в подземном царстве. Вел зряче, как в давнину вели старцев-нищих с торбами и гуслями деревенские сироты-подростки.