— В селе в эту пору живут постничают, а скоромного хочется?
— Еще как, — ответил Евсеич.
— А нельзя ли как самому пристрелить кого на мясо? — спросил Жора.
— У меня лицензии на отстрел имеются, — сказал хозяин и показал им целых пять штук разных.
— Тут тебе и медведь, и лось, и зайцы, и кабан, что душа пожелает.
— Дорого лицензия стоит?
— Дорого, если за нее деньги отдавать.
— А как по-другому?
— Кому лес, кому охота. Так и происходит бартер.
— А купить мясца изредка хоть можно?
— Можно и недорого, мне бы на патроны только хватало, да на курево с хлебом. На той неделе подходите будет вам сохатинка, или медвежатина.
— У нас тут волк завелся, пастушонка сожрал.
— Слышал, были у меня милиционеры. Я уже капканы поставил.
— Думаю какой-нибудь одни бешеный от стаи отстал, а так вроде бы у нас их здесь не имеется.
— В селе начались пропажи разные.
— Это не волки. Волк в горшок с кашей не полезет. И наматрасник с подушками ему не нужен.
— Ну ладно, прощевай, хозяин дорогой. Спасибо за привет.
С тех пор иногда потчевал хозяин свежатинкой приходящих гостей, да и с собой давал на шашлычки, готовое, расфасованное в кулечки. Ели, нахвалиться не могли.
— Человек этот Равиль, каких мало.
— Душа — человек.
— Щедрый.
— И жена нежадная.
— Другая бы за такие подарки всыпала ему по первое число.
— Первачка надо ему отнести побольше.
— Первачок, то хорошо, но мясо денег стоит.
— Соберем вскладчину и расплатимся.
Теперь каждый месяц можно было отовариться у лесника. Совсем почти задаром.
Один только Сидор Никитович не признавал щедрот этого человека.
— Он лесом распоряжается, как своим собственным.
— От леса не убудет.
— Не скажите. Раньше можно было встретить на дороге лосенка, лисичку, зайчат. А теперь? Этот человек уничтожает природу и еще за деньги продает вам государственное.
— Где оно государство наше?
— Хозяйство прахом пошло, лес вывозят, рыбу выловили, да отравили нечистотами. Грибы перерождаются. Берешь хороший гриб, а потом неделю с толчка не сходишь.
— Да, — проговорил молчавший Евсеич. — От нашего села осталось семей тридцать не больше и то половина собирается уезжать.
— Куда?
— К родственникам, поближе к городу. Там тоже есть бросовые дома, за бесценок купить можно.
— Магазин наш закрыли. Ладно бабы по очереди хлеб пекут.
— Только за дрожжами приходиться за двадцать верст шастать, хорошо когда сухие попадаются, а на таких много хлеба впрок не наделаеь.
— Целую неделю теперь черствый едим.
— А как зима, да распутица весенняя застанут, что делать будем?
— Прохватилов на тракторе привезет что надо.
— Странно, все вроде порушилось, проку никакого, а он сидит в селе и никуда не собирается уезжать.
— Правда интересно. Его мудреная бабенция тоже с ним здесь осталась.
— Кто она ему?
— Да кто его знает, говорят полюбовница, а там их не разберешь. Может домработница.
— На иностранных языках, стрекочет. Училась, чтоб кашу варить, да полы мыть.
— А ну их к ляду.
Время катилось, жизнь продолжалась. Как-то Равиль накричал на жену и приказал ей поехать в соседний город.
— Не хочу, — упрямо ответила она.
— Как не хочешь? — рассвирепел мужик. — Может другого присмотрела?
— Меня от тебя давно тошнит, — сказала и пошла к выходу.
В один прыжок он настиг ее. От добродушного гостеприимного человека, каким его знали в округе, не было следа.
— Или ты исполняешь по-прежнему свои обязанности, либо я тебя.
— Что сожрешь, как всех?
— Ты несъедобная, дура, старая кобыла и несет от тебя потом.
— Значит, не отпустишь?
— Сама знаешь, что нет.
— Я же не пойду сама на себя заявлять в милицию. Так, мол и так, убивала с муженьком молодых подростков, детей, женщин не старше тридцати лет и потом жрала их в шашлыках, котлетах, жаркое делала, мариновала впрок, кровь пила свежую. Не могу больше, снятся мне они. Руки на себя наложу.
— Хорошо, — сказал он. Я больше не буду заставлять тебя убивать кого-либо. Я просто приму меры по твоему воспитанию.
Он схватил ее за шиворот, толкнул на пол, она ударилась головой, он еще добавил оплеуху и сбросил в яму на заднем дворе, цементную, с крышкой.
— Не надо меня туда, я боюсь.
— Боишься? — спрашивал он сверху глядя на сидящую внизу фигурку.
— Боюсь. Выпусти меня, я не пойду никуда, с тобой останусь.
Он прикрыл крышку, тяжелую, железную и женщина завыла, как собака на луну, тоненько и беспомощно. Прошла ночь, в яме было душно, страшно. В голове вертелись все погубленные ими жизни. Еще совсем недавно пастушонок, с заклеенным ртом, глазами молил о пощаде. Равиль полоснул его по горлу ножом как барана. Парень лежал в ванной и она подставила кастрюлю, чтобы кровь стекала в нее. А потом они пили с Равилем теплую, красную жидкось и не думали о том, в ком полчаса назад эта кровь пульсировала по жилам.