Может быть, она что-то упустила. Она, пошатываясь, прошла на кухню, ее конечности все еще были тяжелыми от сна. Она распахнула все шкафы и ящики в поисках спрятанных крошек. Там не было ничего. Она упала на колени, обхватила голову руками и зарыдала.
- Принеси мне хоть немного чертовой еды, ты, тварь малолетняя! - папины крики проникли в ее страдания. - Ты бесполезная! Свинья! Шлюха! Пизда! - cлезы Линдси капали сквозь пальцы в открытый ящик и капали на блестящую сталь мясницкого ножа, которым не пользовались с тех пор, как была жива ее мама. - Тебе лучше поискать, что бы мне дать, или я буду трахать тебя в задницу, пока у тебя кишки не вываляться! Линдси!!!
Линдси вскочила и схватила нож. Лезвие было острым. Она поплелась вверх по лестнице, крепко сжимая в руке нож. От вони, как всегда, у нее закружилась голова. Толкнув дверь, Линдси увидела мерцающий в темноте свет телевизора.
- Где моя чертова еда?
- Её больше нет, папочка. Ты съел все, что у нас было, потому что ты - прожорливая сука, - oна подкралась ближе к кровати с ножом за спиной. - Но, у меня есть кое-что еще, что можно дать тебе.
Покрытое пятнами лицо папы покраснело от ярости. Он откинул простыни и повернулся, чтобы сесть.
- Ты сука! Ты не можешь так со мной разговаривать.
- Да нет, вообще-то могу, папа. Ты отвратителен. Ты жирный неряха. Твой член как червяк, и ты воняешь! - теперь она была так близко к кровати, что чувствовала исходящий от него жар.
Когда папа бросился к ее руке, Линдси быстро атаковала ударом ножа вниз. Кончик лезвия пронзил его макушку. Кровь хлынула из пореза, когда она выдернула его обратно. Папины глаза закатились, а язык неуклюже вывалился изо рта. Линдси воткнула лезвие ему в щеку. Из его горла вырвался пронзительный вой. Его рука нащупала оружие. Линдси билa его по лицу снова и снова, пока прокол на щеке не превратился в широкую рану, обнажив его гнилые зубы.
Линдси вонзила нож ему в грудину по самую рукоятку и потянул вниз. Это было похоже на разрезание толстого теста. Открылась зияющая полость.
- Я убью тебя! - заорал он, сплевывая кровь.
Используя руки, чтобы оттолкнуться от кровати, он наклонился к Линдси. Раздался хлопок, и она была забрызгана кровью. Раздутые внутренности папы выскользнули наружу и шлепнулись на деревянные половицы. Его босые ноги ступали по огромной куче булькающих отбросов. Слизистые внутренности хлюпали у него между пальцами ног. Брызги дерьма и крови разлетелись по комнате и ударились о стену. Он не замечал, что у него не хватает мужества и, пошатываясь, продолжал идти, раскинув руки, как мумия, пытаясь схватить свою дрожащую дочь.
Она пригнулась и проползла у него между ног как раз в тот момент, когда папа собирался задушить ее. Он пошатнулся, и в этот уязвимый момент Линдси вонзила нож ему между ног. Папин грязный, вялый член и яйца прятались в этих зловонных складках жира и, учитывая вопль, который пронзил ее уши, Линдси успешно проткнула их. Она ослабила хватку на рукояти и оставила нож воткнутым в его гениталиях. Гора белого, как кость, жира повернулась к ней лицом. Кровь струилась у него между ног и из зияющей дыры в животе. Линдси уставилaсь в пустоту, где до недавнего времени хранились его внутренности.
- Жареная свинья... в соусе, - невнятно пробормотал папа.
Он рухнул на пол. Комната содрогнулась, и со стены упал портрет мамы Линдси в рамке. Стекло разбилось вдребезги. Линдси поползла обратно к двери, уставившись на подергивающуюся груду выпотрошенного жира, все еще корчащуюся в предсмертных судорогах. Она выползла из спальни на четвереньках и зацепилась ногой, чтобы закрыть за собой дверь. Это был последний раз, когда дверь была открыта, и когда она закрылась за ней, она закрылась навсегда.
И СНОВА ПАПА...
Линдси открыла конверт с логотипом Департамента социальных служб. Письмо было последним предупреждением. Папина пенсия по инвалидности прекратится, если он не представит справку врача, подтверждающую, что он все еще недееспособен. В течение последних шести месяцев учебы в школе она жила с ложью, что папа жив и не растворяется в половицах его спальни. Она продолжала собирать его социальные выплаты. Никто не знал, что он умер, потому что он редко выходил на улицу, когда был жив.