Судьбе было угодно, чтобы это сообщение было отправлено с доверенным лицом — неким Мизрахи, чиновником, ведавшим посадкой деревьев в пустыне. Мизрахи ранее был замешан в первую попытку Файнберга перейти линию фронта. Письмо генеральского секретаря он вручил по назначению, но повысил цену до 150 лир. Получив деньга, он не поделился с Этифом, а оставил их у себя. Эйтану Белкинду Мизрахи сказал, что блокнот выкуплен и сожжен. Этиф же не дождавшись денег, передал блокнот следователю.
Турки поняли, что они напали на след. Они сказали Нееману, что он свободен, но старший офицер хочет с ним выпить. Неемана напоили и выудили у него правду. Он признался, что шел в Египет, и назвал имена: Лишанский и Аронсон.
Протрезвев, Белкинд увидел, что он снова в наручниках и в камере беершевской тюрьмы.
КОРАБЛИ, КОТОРЫЕ НЕ СПАСЛИ
В Каире Арон почуял неладное. Он не знал, что произошло, но решил, что пора спасать тех, кого еще можно. В силу своего авторитета у англичан он получает не одно, а два судна для рейса к берегам Атлита. Ему обещано, что в случае критического положения, Сара соберет всех членов НИЛИ и они уйдут морем в Каир. Когда корабли прибыли к берегам Палестины, то на берегу их ожидала небольшая группа: сестра мужа Сары и сын этой женщины, а также несколько работников фермы с письмами Сары к Арону и Леве Шнеурсону. Сара подтверждает худшие опасения брата: НИЛИ — в кольце. Но Сара все еще не хочет покидать своего поста. Она чувствовала, что развязка близка. В письме к Леве она пишет: «Сделай так, чтобы к нам прибыли 27-го, и кто знает, найдете ли вы нас. Положение с каждой минутой ухудшается, наши евреи тоже ведут себя ужасно: все перепуганы, возможно, что они готовы будут выдать нас… Мы дождемся, что нас повесят. Мы пришли к выводу, что стоит упорядочить дела на месте, чтобы оставить себе возможность пробраться сюда когда-либо поглядеть, что произошло с оставшимися. Может быть это ошибка, и мы опоздаем, но мы будем рисковать до последней минуты. Не сумеем пробраться к берегу тайком, попробуем при помощи оружия…
Если Бог даст и нас не поймают до послезавтра, то увидимся в полночь. До свидания. Сара».
Шнеурсон читает письмо на борту крейсера «Манагэм», качающегося на волнах напротив Атлита. Сердце его сжимается. Это последнее письмо Сары.
«Манагэм» не может оставаться здесь, на волнах до 27-го, так как существует график, который требует немедленного его возвращения в Порт-Саид. Аронсон опасался, что 27-го в ночь полнолуния, турки заметят корабль и людей на берегу. Вопреки просьбе Сары решают послать корабль 12 октября. 12-го к берегам Атлита прибыл корабль, но песня НИЛИ уже была спета.
ПЫТКИ В ЗИХРОН-ЯАКОВЕ
— Всадники! — разнесся крик. Испуганные дети, игравшие на окраине Зихрона, бросились наутек по домам. Их крик заставил молящихся покинуть синагогу, где они собрались по случаю праздника Суккот. Мужчины, дезертиры и лица без документов, попрятались, где кто мог. Среди них были Лишанский, Реувен Шварц и другие члены НИЛИ. Они ушли в виноградники. Эфраим-Фишель Аронсон, его дочь Сара и сын Цви остались в доме.
К их дому и подскакали конники.
— Где Лишанский?
Стало ясно: они знают все.
Старик Фишель ответил: — Не знаю.
Турки принялись избивать его, но он молчал. Били Цви, но и он не выдал Иосефа. Тогда турки снова повалили старика. Они мучили его весь день, а сын и дочь должны были смотреть, как пытают их отца.
— Папа, лучше умереть с честью, чем предать! — шепнула дочь.
— Ты меня учишь?! — прохрипел отец.
Турки издевались над стариком Аронсоном весь день и всю ночь. К утру его уже нельзя было узнать. В минуты, когда к нему возвращалось сознание, он шептал: — Шма Исраэль! — но он не выдавал Лишанского. Наконец турецкому офицеру стало ясно, что от старика ничего не добьешься. Он велел оставить его и обратился к Саре:
— Где Лишанский? Где Реувен Шварц?
Сара молчала.
— Не хочешь говорить добром, вынудим силой! Она молчала. — Тащите ее на улицу!
Сару привязали к воротам. Халат с нее сорвали, избили в кровь нагайками. Она молчала. Офицер задыхался от крика.
Но не только Сару и ее отца избивали в то утро. Солдаты бегали по улицам и требовали, чтобы им сказали, где Лишанский? Они арестовали всех стариков, привязали их к столбам и били. Дети и женщины рыдали и вопили, видя как избивают их дедушек и отцов.
Шварц не смог вынести криков. Он вышел из укрытия в винограднике и сдался на милость врагам. Но это не помогло. Шварца тоже избили, требуя выдать Лишанского. В тюрьме, истекая кровью, Шварц повесился, чтобы избежать новых мучений.
Два дня турки неистовствовали в Зихроне, потом камиям (офицер) собрал население и сказал:
— Если Лишанский не явится через три дня, снесем ваши дома, и сами вы окажетесь в Дамаске!
Он повернул к дому Аронсонов. Там солдаты продолжали пытать Сару. Ее избили так, что живого места на теле не осталось. Ее пальцы раздавливали дверью, под мышки ей клали горячие яйца, на раны сыпали хлорку. Но три дня пыток не сломили Сару. Она только повторяла:
— Вы меня можете изрезать на куски, я ничего не скажу. Ненавижу и презираю вашу власть! Я — дочь древнего народа, давшего миру мудрость и пророков! Ваше время прошло. Здесь наша родина, и она вовеки останется нашей.
На четвертый день турки собрали арестованных и повезли в тюрьму в Назарет, в штаб округа, где их ждали новые следователи и новые пытки.
Сара попросила разрешения сменить белье и умыться. Офицер разрешил. Она вошла в ванную. Когда солдату надоело ждать, он открыл дверь и в это время раздался выстрел. Сара стреляла в себя.
Когда привели доктора Гилеля Яфэ, лечившего весь Зихрон, он нашел Сару без сознания.
После укола она на время пришла в себя и попросила: — Доктор, убейте меня, я не могу больше страдать!
Под задвижкой окна нашли ее последнее письмо, написанное перед тем, как она выстрелила себе в рот.
«Если правительство оставит наших рабочих в покое, пускай продолжают работать и питаться за счет пшеницы и овса, хранящихся на ферме. Плати им по 30 франков в месяц. Если их разгонят, надо им уплатить по 50 франков.
Меня дико избили. Страшно мучили… Не оставляй это так. Рассказывай всем. Тем, кто придет после нас… Я не верю, что нас оставят в живых.
Я уверена, что наши друзья вскоре победят и ты увидишь моих братьев. Расскажи им все. Скажи им: „Сара велела вам отомстить за нее! Не жалеть их, как не жалели нас.“
Нет сил терпеть. Сил уже нет. Пытки — ужасные. Лучше убить себя, чем терпеть. Они говорят, что отправят меня в Дамаск, а там наверняка меня повесят. У меня есть пистолет мелкого калибра. Не хочу, чтобы издевались над моим телом. И папу мучили. Но я ничего не скажу! Напрасно они пробуют над нами всякие мучения. Мы не говорим ничего. Запомни нас, как героев. Ничего! Мы принесли себя в жертву добровольно и спасли наш город. Вызволите страну. Вы! Слушайте трусов и подонков. Попытайся уйти в горы, найти И. Скажи ему: „Не сдавайся никогда и ни за что! Убей себя, но не сдавайся“. Они идут. Не могу больше писать…»