«Если удастся, то это будет самой удачной моей операцией!»
Мальчик Нильс исправно пересылал донесения, полученные от трудолюбивых гусей, репортажи доктора Левеншельда регулярно передавала «Свободная Германия». Операция и в самом деле проходит удачно. Но почему именно это и пугает?
«…Именно на нас, правых и неправых, свалят все преступления и грехи. А оправдываться, скорее всего, будет уже некому».
На миг стало страшно, но порыв соленого ветра, ударившего в лицо, заставил все забыть. Солнце в глаза! Он барахтается в воде, придерживая рукой бесполезные лыжи, рядом гремит мотор катера, а на душе почему-то весело. Ну, свалился, ну, бывает, зато простоял на лыжах чуть ли не вдвое дольше, чем вчера
Катер уже рядом, Габи протягивает руку, резким рывком тянет его наверх. Смеется, хлопает по плечу.
— Ничего, ничего, Иоганн! Не ушибся?
У нее соленые губы. Тем далеким летом они ни разу не поцеловались. Но можно поцеловаться сейчас.
— Уже скоро!
Голос Вагнера заставил вздрогнуть. Доктор Фест с силой провел ладонью по лицу, прогоняя оторопь. Все-таки задремал! Сколько времени прошло? До Берлина путь неблизкий.
За окнами густая тьма. Даже ночью такой не бывает, разве что в шахте, когда погаснут лампы. Безумцы наверняка еще там, в подземелье, бродят по коридорам без смысла и цели. Рано или поздно, свет исчезнет, и черный саван укроет всех, и живых, и мертвых.
— Последний пункт договора, доктор Фест. У вас еще одно желание. Напоминаю, в пределах разумного, достать Луну с неба или свергнуть Гитлера не смогу.
Доктор Фест ответил, даже не думая.
— Пистолет и патроны.
Вагнер невозмутимо кивнул.
— Не проблема. Вам какой именно?
Бывший унтер-офицер представил себе багажник, забитый оружием всех видов и систем.
— Ваш, господин Вагнер!
Wanderer W40 внезапно вздрогнул. Послышался резкий свист, стекла стали терять форму, утрачивая прозрачность, потек металл, затем все закружилось в водовороте, дробясь, распадаясь, исчезая…
3
Во Внутренней тюрьме НКВД было лучше. Соль, констатировав эту максиму, принялась вспоминать. Камера там значительно больше, grazhdanka starshij nadziratel плохо ли, хорошо, но понимает немецкий, в остальном же невесело. И карболкой пахнет, и решетки на окне. Здесь же обычная каюта, почти точно такая же, как у нее, только немного меньше. Радио, правда, нет, как и ручки у входной двери, точнее, есть, но только снаружи. Кормят? И там, и здесь как-то внимания не обращала, глотать можно и ладно. В ином разница. Попав во Внутреннюю тюрьму, она ничуть не удивилась, напротив, успокоилась. Приехать в СССР, к безбожникам-коммунистам, и не очутиться за решеткой? Нелогично и даже обидно, или она, графиня в бог весть каком поколении (простите, Дуодецим!), верующая и защитница неотъемлемых прав человека, не заслужила!
Тут она дома, ни убавить, ни прибавить. И никто не выручит, даже всемогущая Инстанция. Слишком далеко!
От двери до торцевой стены четыре ее шага. Можно пройти, можно пробежать и на одной ноге попрыгать можно. И головой в стену, со всей силы, чтобы сразу.
Закусила губу, заставила себя лечь на койку. Есть еще одно отличие, пожалуй, самое главное. В Москве она понимала: будут ломать, без жалости и снисхождения. Здесь же все время казалось — и сейчас кажется! — что все происходящее всего лишь нелепая ошибка, чей-то произвол, неправильно понятый приказ. Вот-вот разберутся, отпустят, извинятся. И конечно, позволят поговорить с отцом, пусть даже по телескрину, который она уже успела возненавидеть.
Тихо-тихо в каюте-камере, даже часы не тикают, нет здесь часов. И время словно замерло, застыв ранним осенним льдом. Не убежать, не вырваться…
Соланж, рыцарственная дама Сломанной Шпоры, глубоко вздохнула. Раз, еще раз, еще! Потому и заперли, что не смогли ни уговорить, ни напугать. Хуже того, здесь ее, кажется, боятся, как боялись ее предков, запертых в обреченном Монсегюре. Значит, именно здесь ее Монсегюр.
Бойтесь!
— Я пришел с духовным напутствием, дочь моя, — проникновенно молвил епископ прямо с порога.
— Меня следует называть демуазель де Керси, — поправила она, вставая. — Проходите, мсье Ришар. К сожалению, лишена возможности угостить вас кофе. Кресла нет, так что располагайтесь, где больше нравится.
Епископ вошел, однако садиться не спешил. Подступил ближе, взглянул в глаза.