Стерн нахмурился, пошевелился.
— Ковёр. Я думал о ковре.
Джо наблюдал за ним.
— Ковёр. Просто ковёр?
— Да. Ковры напоминают мне о доме. Большая часть моей жизни прошла в таких местах, как это; голые комнаты с голыми полами и почти без мебели, не места для жизни. Это всего лишь мелочь, одна из тех, о которых мы почти никогда не задумываемся. Одна из тех материальных деталей, которые много говорят о нас; странно.
Например, твоя красноватая шляпочка, Джо. Та, которую ты носил в Иерусалиме. Она сохранилась?
— Да.
— Она у тебя здесь, в Каире?
— Да.
— И ты её носишь?
— Я надевал её, когда в отеле «Вавилон» видел мир с помощью чудесного дара лиц и дара пьяного языка Лиффи. И когда сидел с Ахмадом во дворике отеля, в нашем крошечном оазисе, и слушал вместе с ним песни звёзд, как сказала бы Гвинет Пэлтроу.
— Зачем ты её надевал, Джо?
— Привычка, я полагаю. Должно быть, мне просто в ней удобно.
— И неудобно иногда тоже?
— О, да. Годы меняют людей. Воплощения приходят и уходят; и не всегда мне легко вспомнить, где побывали эти «другие» в моём теле, и что они делали, и что им в то время казалось важным. Конечно, некоторые их действия стали решающими.
И не говори мне, что надо меньше пить; «Судьба играет человеком…»
Так это то, что ты имел в виду? Что моя красная шерстяная шляпа — это способ напомнить себе, что и пацан с ружьём на холме в Южной Ирландии, и одержимый игрой в покер молодой человек в Иерусалиме, и знахарь индейцев хопи, и агент контрразведки, известный как «армянин Гульбенкян», — все эти странные типчики, — каким-то неясным образом связаны?
Более того, что все они выросли из мальчика, который провёл свое детство, мотаясь в рыбацкой лодке по приливам у островов Аран? Что все эти парни, несмотря на прошедшие годы, сохраняют что-то общее? А именно меня, потому что они во мне?
Ты это имел в виду?
Стерн засмеялся.
— «…а человек играет на трубе». Помянем.
Да, ты нашёл способ выразить это, Джо — протяжённость во времени. Что-то вроде этого я и хотел сказать.
«Конечно, — подумал Джо, — что-то вроде этого, но что именно? О каком ковре ты думаешь и почему? Вся Европа потеряла ковёр под ногами, но ты явно имеешь в виду один конкретный…»
— Ну конечно, — сказал Джо. — В этом смысле ничто не будет неодушевлённым. И старая шерстяная шляпа, и блестящий ключ Морзе, если прислушаться, расскажут свои истории.
Андерсен, вон, их записывал.
Но ты говорил о голом полу, ковре и бездомности. А мне кажется, что тот, кто вырос как ты, в юрте, не должен обращать внимания на полы.
Итак, раз ты задумался об этом сейчас, то где был этот голый пол?
А, пока при памяти, я всё хотел спросить, Стерн… Ты пил верблюжью мочу?
— Да.
— И как оно?
— Ну, не медовый кадавр, но типа того.
— Ага, спасибо. Теперь ответь на половой вопрос.
— В Смирне.
«Тогда это должно быть связано с Элени, — подумал ясновидящий Джо. — Или с её дяде-тётей Сиви, которое втянуло Стерна в игру в контрабандистов».
Стерн продолжил:
— На вилле Сиви, в спальне для гостя, которую он всегда выделял мне, когда я у него останавливался. Длинная комната с высоким потолком, высокими французскими дверями и небольшим балконом с видом на гавань. После того, как Элени ушла от меня, я часто проводил на этом балконе сначала утро, когда гавань оживала, а затем поздний вечер, когда только случайный путник мог ковылять вдоль набережной. Мне нравились тишина, покой, Новый Свет утра и Старый Свет звёзд. Гавани всегда завораживали меня кораблями, прибывающими издалека и уходящими в неизвестность. Любое путешествие под солнцем мыслимо, каждый пункт назначения в мире возможен.
Стерн улыбнулся.
— Это что-то древнегреческое во мне — влечение к тому, что лежит за горизонтом. Или что там может лежать, если ты посмеешь искать.
— И греческое тоже, Стерн? Быть англичанином, арабом и йеменским евреем недостаточно для тебя? Ты хочешь сродниться и с греками?
— Почему бы и нет, — сказал Стерн. — В любом случае, в этой части света сохранилась часть Древней Греции. В конце концов, греки были теми, кто ходил повсюду; и за пределы. Свет. И море. Основное — тот удивительный свет, который заставляет вас думать, что вы видите бесконечность. Это тянуло греков всё дальше и дальше. И не только по поверхности Терры. Их интересовало то, что лежало за пределами — сущность вещей. Душа стала их морем, и путешествие никогда не заканчивалось. Возвращение домой в Итаку было лишь предлогом для Одиссеи, важным считалось само путешествие. Гомер видел это.