— Я должна была догадаться, узнать слова, — прошептала Белль, — но всё произошло так быстро, и он вёл себя так странно, пугающе, что мы не поняли. Он казался одержимым.
Он цитировал «книгу Исхода», не так ли? И драгоценные камни — кираса первосвященника.
— О Боже, — взвизгнул Джо, — зачем он это сделал? Боже…
Джо уткнулся головой в ладони. Элис опустилась рядом с ним, и обняла.
— Но кто он такой? Мы были уверены, что это ты. Кем он был?
— Друг, — прошептал Джо, задыхаясь. — Человек, говорящий со своим народом… сон, прекрасный сон, золотой колокольчик. Человек с даром лиц и даром языков
…странствующий еврей. Его звали Лиффи…
— Но почему он пришел сюда, Джо? Почему он это сделал? Чтобы спасти тебя?
— О нет, не только меня. Гораздо больше, намного больше…
Джо окончательно разрыдался, а Элис держала его на руках, качаясь вместе с ним и поглаживая покрытые слезами пыльные морщины и шрамы на его лице.[69]
Через некоторое время, когда Джо удалось немного прийти в себя, они сидят втроём в полумраке и тихо разговаривают.
Джо рассказывает о случившемся. О бедном арабском баре, о гранате, о гибели Стерна. О том как, ошеломлённый взрывом, в оцепенении бродил по переулкам, останавливаясь, чтобы позвонить Мод, и в конце концов очутился рядом с Нилом, в общественном саду над склепом старого Менелика.
Он вошёл в склеп и там, чувствуя головокружение и усталость, лёг на одну из жёстких скамеек. И погрузился в глубокий сон, который протянулся сквозь невидимый рассвет и невидимый день, последовавший за смертью Стерна. Беглец от света, Джо проспал до вечера.
Проснувшись с болью в теле, — рёв взрыва, смерть Стерна, и «нищий… нищий…» отдавались эхом в его сознании, — Джо внезапно ужаснулся мрачности своего странного окружения и решил выбираться из склепа.
Заметив, что на одной из скамеек лежит раскрытой книжка Лиффи, — а когда Джо и Стерн покидали склеп, она лежала иначе, — Джо также обратил внимание на аккуратно сложенную у двери чужую одежду, и рядом — набор косметики, который Лиффи носил с собой.
Что за костюм надел Лиффи? — подумал Джо. — Какой образ выбрал для себя в этот раз?
Загадка.
Джо в целях безопасности воспользовался «аварийным выходом» — низким и узким даже для него туннелем. Джо выбрался из него побелев от пыли, и обнаружил, что снова наступила ночь, На-радостях, что пока избежал смерти, он дёрнул через парк вприпрыжку; призрачной фигурой, скачущей вдоль реки на струях мягкого бриза ясной Каирской ночи.
Дозвонился майору жуков-плавунцов. Украл лодку и сплавился вниз по течению к барке сестёр.
Чтобы узнать… что Лиффи… что монахи из пустыни теперь думают, что их работа выполнена. И у Джо появился шанс спастись, выжить.
Лиффи.
Джо ещё не мог произнести это имя, не сломавшись. Со Стерном было по-другому, потому что ожидалось. Да и сам Стерн давно понимал, что когда-нибудь допрыгается.
Но Лиффи?… Лиффи?
Джо отвернулся, слишком измученный болью, чтобы рассказать сёстрам о множестве ликов и голосов, которые Лиффи вызывал своей магией печали или смеха; смеха, теперь потерянного для мира.
Они ещё немного поговорили о том, о сём, а потом Джо поднялся.
— Сейчас я уйду. Есть вещи, которые я должен попытаться сделать. И, как бы там ни обернулось, думаю, мы больше не встретимся.
Маленькая Элис смотрела на Джо нежно, а большая Белль — грустно. Он в последний раз вышел на маленькую веранду, поглядел на реку. Затем вернулся в комнату, чтобы проститься.
— И куда ты пойдёшь дальше? — спросила Белль.
Джо попытался улыбнуться.
— К Сфинксу. Там я хочу встретиться с одним человеком. У меня нет для него ответов, но я надеюсь что, задав правильные вопросы, получу ответы от него.
На этот раз ему удалось улыбнуться.
— Я должен сказать вам, что никогда не умел прощаться. Хотя терять доводилось, конечно.
У людей есть способ проникнуть в наши сердца и остаться там, а мы дорожим ими и не хотим отпускать; и, более того, не можем отпустить.
Когда-то давно я пытался жить по-другому, но ничего не получалось. Я притворялся, что что-то может закончиться — что, расставшись с человеком или местом, смогу жить, как ни в чём ни бывало. Но вскоре понял, что так не получается; и именно боль научила меня этому, к сожалению. Конечно, мы движемся вперёд, но мы не забываем и не должны забывать. Важное не отбросишь, — как ящерица хвост, — и те, кого мы любили, никуда из нашей жизни не денутся. Изменив нас, они остаются с нами неявно — в наших словах и жестах; и даже порой разговаривают с нами. Иногда их присутствие узнаваемо, хотя как правило — нет; но они навсегда — часть нас, вплетённая в ткань нашей жизни.
69
Михаил Ахманов в «Ассирийские танки у врат Мемфиса» указал в примечаниях, что египтяне сырую воду из Нила не пьют, и для домашних надобностей берут их колодца. Может, из Нила и не умываются? Я там не бывал, врать не стану.