— Значит, Лиффи пожертвовал собой, чтобы спасти Джо, так?
— Да.
— Но почему? Что там со Стерном? Я не понимаю, что ты пытаешься мне сказать.
— Ну, у меня самого в голове это ещё не слишком ясно. Но кажется, что помимо того, что Джо пытался выяснить о Стерне, помимо этого, кажется, Лиффи чувствовал, что жизнь Стерна, Стерна…
Ну, мне трудно это описать, может прозвучать мистически.
Тон полковника был резок и нетерпелив:
— Неважно, как это звучит, Гарри. Просто скажи это.
— Кажется, Лиффи чувствовал какое-то особое значение жизни Стерна. Что его прошлое, его страдания и неудачи, двуличие и целеустремлённость — что всё это, всё, что связано со Стерном, складывается в совершенно другую вторую его жизнь. В нечто большее…
Майор уставился в свою чашку.
— …Для них, для Джо, Лиффи и других людей, о которых говорил Джо, жизнь Стерна — это своего рода рассказ обо всех наших надеждах и неудачах…
Стремиться и делать, ошибаться и гибнуть.
Идеалы могут привести к катастрофе, но держится всё на них…
О, я не знаю, как сказать лучше.
Щёлкнули часы. Полковник подскакал к ним, передёрнул висящие на цепочке гирьки в виде еловых шишек, уселся обратно, а потом протянул руку и ласково коснулся руки майора.
— Жаль, что нельзя было взять на вашу встречу Джеймсона. Ну да ладно.
Гарри, многое из того, что есть в этих моих книгах, можно назвать мистическим или оно считалось таким когда-то. Это просто слово, подходящее для вещей, которые мы пока не понимаем. Для кого-то другого те же самые вещи могут быть рутинным явлением. «У людей разные реальности», — как говорил Стерн, и тот факт, что одна из них истинна, не делает ни одну из других менее истинной… Что касается Стерна, он был человеком, который оказывал сильное влияние на всех, кто его знал. Люди инстинктивно чувствовали к нему большую привязанность, даже любовь. Но в то же время, рядом со Стерном ощущался какой-то неопределённый страх; страх, который, казалось, исходил от присутствия эмоций; эмоций столь глубоко противоречивых, что противоречия не могли быть разрешены.
Что-то намекающее на вечные конфликты в человеке, столкновение божественной святости и нашей дремучей природы… потому что таков был Стерн…
Полковник кивнул. Он откинулся на спинку стула и принялся за трубку.
— У тебя есть что добавить, Гарри?
— Ну… Лиффи говорил Джо, что хотя бы один человек должен знать «всю правду о Стерне».
— Свидетельствовать о делах его, — пробормотал полковник. — Да. И, конечно, когда Лиффи это сказал, Джо не понял, что тот собирается сделать?
— Наверняка. Но я толком не расспрашивал. Джо просто разваливается на куски, стоит упомянуть о Лиффи. Хотя очевидно, что человек он сдержаный.
— Да-да, я понимаю, — сказал полковник. — Это ужасное бремя для Джо, и он прекрасно это знает, и знает, что так будет до конца его дней. Но как всё это странно… Стерн, Джо, Лиффи… Люди из разных уголков мира, а линии их судеб пересекаются здесь, перед нами. Да…
В тишине вспыхнула спичка. Майор почувствовал запах трубочного дыма и поднял глаза от чашки.
— И что вы надумали?
Полковник пыхтел.
— Пока ничего. Расскажи-ка мне о вашей встрече с «пурпурным армянином» с самого начала.
Чтобы я знал, от чего плясать, когда буду говорить с Блетчли. Но также, честно говоря, и по моим собственным причинам.
Из ходиков высунулась кукушка и объявила утро.
К тому времени, как майор закончил постоянно прерываемый полковником рассказ, начался новый день. Оба разведчика выглядели измученными. Внезапно полковник ударил кулаком по столу.
— Уотли, — воскликнул он, — Уотли. Это его рук дело, я в этом уверен. Блетчли, должно быть, передал дело ему, а боевики Уотли столкнули одного человека с крыши, засунули другого под грузовик и сделали из третьего дуршлаг. Чёрт побери, Уотли. Чёртов мелкий сопляк. Блетчли проводит большую часть времени в поле, добросовестно дрессируя своих агентов, а что делает Уотли в монастыре, когда остается за главного? Что он делает, спрашиваю я вас?
Майор опустил глаза. Ему доводилось слышать, как другие говорили об Уотли с отвращением, но полковник — никогда; честь мундира. Или сутаны?
— Переодевания, — прошипел полковник. — Это адская игра Уотли. Оставьте его на минуту в покое, и он залезет во власяницу, обвяжется куском верёвки и притворится, что он воинственный монах из Тёмных веков, или, что ещё хуже, аббат из триста каких-то годов григорианского календаря,[72] сражающийся за победу одной доктрины первых веков христианства над другой. Делает вид, что прокладывает себе путь через все тонкости Арианской полемики, или что-то в этом роде. А на самом деле — держит на стене карту, показывающую, какие части Европы и Северной Африки на стороне ангелов, на его стороне, а какие на стороне Ария и дьявола. Люцифер и ересиархи в одном лагере, а истинные защитники веры — в другом.