Погонщики верблюдов — просто отстранённые и молчаливые люди чуждой нам расы. Но хозяева караванов по-настоящему пугающи. Они носят странные костюмы, а глаза их то сверкают алчностью, то затуманиваются тайными мыслями.
В общем, эти люди — секретные агенты, вызывающие у властей наших страх.
Они представляют князей и деспотов тысячи беззаконных областей.
Или, быть может, они вообще никого не представляют? и потому один их вид заставляет нас дрожать.
Во всяком случае, мы знаем только, что в той области — перекрёсток их путей. Они встречаются, сговариваются о чём-то, расходятся и бредут дальше.
А куда и зачем? мы не можем быть уверены. Там не остаётся следов. Дуют ветра, подымая песчаные бури, появляются и исчезают реки и солнце, а верблюды теряются во мгле. Поэтому правда такова, что маршруты их не отследить. И тайной покрыты цели идущих с караванами.
И, чтобы Сын Неба правил долго, мы должны любой ценой защищать наши границы от таких людей».
Мод повернулась к Джо.
— Это из китайского отчёта о караванах в пустыне Гоби и обо всём на свете…
Она грустно улыбнулась.
— Но хватит! Давай больше не будем говорить о Стерне. Как говорится: «умер Камерер, да и останется с ним хер». Или я что-то переврала? язык-то чужой.
Дар лиц и дар языков, жизнь… И я имею в виду не только лица других людей, а и наши собственные… Все лица, которые нам дано носить и видеть в течение жизни… и все языки, на которых мы учимся говорить.
— Любопытно, что для описания жизни ты подобрала те же слова, которыми я говорил майору о Лиффи. Какое странное совпадение.
Мод задумалась, пытаясь вспомнить. Улыбнулась.
— Это совпадение, но я не знаю, насколько оно странное. Просто мы с тобой были вместе, когда впервые услышали эти слова.
— Да ну?
Мод просияла, она была так рада, что вспомнила.
— Да. Мы тогда только что вернулись с Синая, и это был наш первый вечер в Иерусалиме, и мы пошли прогуляться по Старому городу. И было многолюдно и шумно, и так запутанно после пустыни, подавляюще даже. Потом впереди вдруг поднялся большой переполох, и мы не могли пошевелиться в толпе. Разве ты не помнишь?
Джо улыбался.
— А, теперь вспоминаю.
— Это как-то связано с ослом, — сказала Мод. — То ли осёл сбросил свой груз, то ли пнул кого-то ногой, то ли просто кричал и не двигался с места, что-то в этом роде, и все вокруг размахивали руками и орали на всех своих языках, на всех — и знакомых нам, и непроизносимых, неслышанных нами прежде. Старый город. Все эти толпы людей, которые выглядели так, будто жили там и тысячу лет назад, и две, и три. Все они заходились в крике и размахивали руками так, будто миру пришел конец. Помнишь?
Джо кивнул, улыбаясь.
— Да.
— И тогда это случилось, — сказала Мод. — Рядом с нами раздался голос, просто ещё один голос в толпе, но слова возвышались над всем, в них звучали тоска и почтение. Отчасти молитва, отчасти тоска, отчасти Надежда. И ещё, как-то очень ясно… Иерусалим.
«О дар лиц, о дар языков»… помнишь?
— Ах да. Смех и крики, и осёл, вопящий в небеса, и хаос жизни со всех сторон, и ясный голос посреди хаоса, который мы двое смогли услышать. Это был один из тех прекрасных моментов, один из тех редких драгоценных моментов, которые делают всё происходящее стОящим и не должны быть потеряны… Такое всегда нужно передавать.
Как детям передаётся понятие Родины, а взрослым — понятие Мира.
Ты знаешь, что я собираюсь сделать когда-нибудь, Моди? Когда-нибудь я расскажу Бернини всё до последней детали.
Лиффи с его чудными ликами и Ахмад с тайным шкафом, и я с ними — соображаем чай на троих в висячих садах Вавилона. И Стронгбоу со своим увеличительным стеклом, и старый Менелик с его музыкой подземелья, и сумасшедший Коэн с его снами — и их пиры в оазисе под названием «Панорама». А позже — полусумасшедший Коэн и Ахмад-па на Ниле, с сёстрами, пьют шампанское из бокалов чистого лунного света. А ещё позже — большая Белль и маленькая Элис играют на фаготе и клавесине. А под неподвижными часами в пыльной задней комнате «Оптики Коэна» Дэвид и Анна мечтают попасть в Иерусалим. А ещё один Коэн и Ахмад-поэт и Стерн шагают по удивительным тротуарам жизни, три короля Востока, один с гобоем в руках, другой — с помятым тромбоном, а Стерн… Стерн перед рассветом играет Сфинксу на скрипке.
Богатство трагедии жизни, Моди, цикличность, полная противоречий. Бесконечная сказка сказок, — нелепых и правдивых, — полная вечных истин. Так почему бы не собрать их в старую холщовую сумку, которую Бернини всегда носит с собой? теперь, когда он только начинает своё путешествие.