— Сложные, вот они какие, его стремления. …Разгадать их, и вы запросто сможете очень многое для себя прояснить.
— Ну, прошло ещё немного времени, и мои чувства к нему снова изменились, как чувства могут меняться со временем. Годы и потери высушивают сердце человека так же, как ветер и солнце выдубливают лицо. Я понял, что мои проблемы в общении со Стерном, были проблемами с самим собой. И это просто ужасно, как мы это делаем. Мы чертовски эгоцентричны, проклятие расы, так и есть. Просто так трудно научиться хоть немного чувствовать других, чтобы, глядя на людей, вы видели в них самих себя, а не какую-то часть вас, которая вам нравится или не нравится в данный момент… Именно так, с насквозь чёткой ясностью. Видите ли, я тогда впервые столкнулся с поистине суровыми и безжалостными ветрами жизни. Со Стерном я впервые услышал ревущее забвение вселенной во всей её ужасающей тишине. — Джо ткнул пальцем в землю. — Да. Так что всё сводится к тому, что я никогда не мог отдалиться от Стерна. Потратил годы, пытаясь забыть его, и даже уехал за полмира в этот маленький уголок, думая, что так избавлюсь от Стерна и всего остального. Но не имеет значения, не имеет значения… Он по-прежнему стоит перед глазами, шаркающая развалина человека, которая никогда ничего не делала, кроме как проигрывала, просто проигрывала, одно за другим год за годом… Никто из вас никогда не встречал его лично?
— Нет, никому не довелось.
— Естественно, конечно. Нет причин, почему вы должны были бы. Вы успешны и могущественны, а Стерн никогда вам не соответствовал, и не будет, не так. Но я должен сказать вам, что эти ваши досье не позволяют уловить чувства человека, особенно его мягкость. Раньше я думал, что деяния Стерна неправильны, неуместны порой, но, может быть, я ошибался, кто знает. Как говорил сам Стерн, наши души всегда принадлежат только нам, и именно для того, чтобы делать то, что мы хотим делать… — Джо покачал головой. — Так это снова Стерн, не так ли? Двадцать лет спустя, и вот я всё ещё смотрю в зеркало и пытаюсь разглядеть тени, пытаюсь расшифровать шёпот ветра. Пытаюсь, что-то получается совсем смутно, что-то — получше… Стерн. Конечно.
Тишина накрыла Киву. Джо, погрузившись в раздумья, смотрел на землю. Трое посетителей ждали его решения. Прежде чем снова заговорить, он полез под одеяло и рассыпал перед ними кукурузную муку.
— Последний раз я видел его перед самым отъездом из Иерусалима, как раз на исходе двенадцатилетней игры в покер. Была зима и шёл снег, и Стерн был обут в ужасные старые ботинки, те же самые, что были на нём в Смирне, когда мы оказались там во время резни в 1922-м. Сколько сотен миль он прошел в этой обуви, чтобы попасть в Смирне в тот ад огня, криков и смерти? Так вот, после Смирны прошло более десятка лет, и мы встретились в Старом городе, в грязной арабской кофейне, куда, бывало, захаживали в прежние времена. Холодное и пустое место, голое и безрадостное, бесплодная маленькая пещерка, поздняя ночь, и мы вдвоем жмёмся у свечи, попивая за разговором жалкий арабский коньяк. И шёл снег, когда он появился шаркая в ночи, руина человека. И он улыбнулся своей таинственной улыбкой и сказал, «Как хорошо видеть тебя снова», и я взглянул на него, и мне захотелось закричать, вот и всё, просто прокричать ему те вопросы, на которые у него найдутся лишь печальные грустные ответы… Как это происходит, Стерн? Как мужчина может выбрать такую жизнь? В каком аду ты живёшь? И ради чего? Зачем? Но я не закричал, не тогда. Вместо этого вытащил сверток с деньгами, потому что у меня они были, и положил его на стол рядом с его рукой. Это всегда самый простой способ общаться с людьми. Я имею в виду, он был передо мной спустя все эти годы, что мы не виделись после Смирны. Он всё так же торил свой путь в том же старом плаще, в той же кошмарной обуви, неся пожизненную каторгу, но ещё пытаясь улыбнуться так, чтобы разбить твоё сердце, и какая ему от такой жизни польза, что такое он волок на себе, я вас спрашиваю?