Kyrie eleison. Kyrie eleison. Christe eleison.[105] Где, как не в храме, с души мало-помалу сползает короста обыденной жизни? Где, как не в храме, с глаз спадает пелена повседневных забот? И где, как не в храме, с особенной силой чувствуя свое недостоинство, ты безмолвно кричишь: Господи, помилуй! Спроси себя, пока в тебе есть мужество для ответа: возможна была бы сама жизнь, если бы Господь ежедневно и ежечасно не миловал нас? Не пресекся бы разве корень человечества, как уже было в допотопные времена, если бы Господь не снисходил к нашим слабостям, не прощал наши грехи и не покрывал своим милосердием наши пороки? О, играй орган, сокрушай мое сердце до самых его сокровенных глубин, возноси в неизмеримую высь и бросай в бездонную пропасть; говори чу´дным своим языком о жизни вечной, о той, которая следует за последним вздохом и которую дарует Господь по бесконечному Своему милосердию. Gloria… Воскликнем, братья и сестры: Glohia in excelsis Deo. Et in terra pax hominibus bonae volutatis.[106] Как не воздать хвалу Тебе, Господи, Агнец Божий, взявший на Себя грехи мира! И как не припасть к Тебе с молитвой о всех несчастных, страждущих, гибнущих среди всеобщего равнодушия! Не дай им усомниться в Тебе. Ты один свят, Ты один Господь, Ты один Всевышний, и Ты дал человеку свободу выбирать между добром и злом.
Или на пути к добру надо всю жизнь расчищать нагромождения зла?!
Alleluia, alleluia, alleluia.
Не говорил Тебе: мимо пронеси эту чашу. Нет, Господи, со смирением и верой я принял ее, и если были в моей жизни минуты уныния и горького разочарования, то Ты знаешь их причину и по благости Твоей простишь их мне. Ты дал мне долгую жизнь; и если сейчас она угасает, то мое последнее слово — это безмерная благодарность Тебе. За все, Боже мой, — за все сбывшееся и несбывшееся, за опалившую в юности мое сердце искру любови, за труды, ради которых Ты вывел меня в землю чужую, ставшую, однако, Отечеством, за горечь бесплодных усилий, за мои невидимые миру, но ведомые Тебе слезы, за счастье облегчить участь страдающему, за мою бедность, которая мне дороже всех сокровищ мира. Аллилуйя.
— Dominus vobiscum[107], — услышал Федор Петрович слова священника и вместе со всеми ответил:
— Et cum spiritu tuo.[108]
— Lectio sancti Evangelii secundum…[109]
— Gloria tibi, Domine[110], — перекрестив лоб, уста и грудь, ответил Гааз.
Читалось Евангелие от Луки, глава двенадцатая, стихи с тринадцатого по двадцать первый, о любостяжании.
Федор Петрович хорошо знал это место, но сейчас, как это зачастую бывает в храме, он слушал будто впервые и находил в словах рассказанной Христом притчи новый и, кажется, еще более глубокий смысл. Он слушал и думал о ложных ценностях, искушающих современного человека. Богатство — одна из них. Когда Бог обращается к возликовавшему от приумножения своего добра богачу со словами, беспощадными, как приговор: «Безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» — разве только его предостерегает Господь? Почти две тысячи лет Бог говорит всем, кому сундук с золотом дороже всего на свете, кто даже не допускает и мысли, что существует нечто, неизмеримо важнее и значительнее, кто готов честь, совесть, доброе имя бросить на карточный стол в надежде сорвать баснословный выигрыш, кто не остановится перед выстрелом в спину лучшему другу, чтобы завладеть его состоянием, — с вашей смертью, говорит Бог, кончается и ваше богатство. И не деньги унесете вы с собой в вечность, не великолепие ваших дворцов, не пышность садов, не обладание властью, не сознание собственного могущества — а зло, какое вы совершили ради всего этого.
— Verbum Domini[111], — закрывая Евангелие, сказал священник.
— Laus tibi, Christe[112], — откликнулся Федор Петрович.
После чего, полузакрыв глаза, он напамять читал Credo, меж латинских слов вставляя иногда русские:
— Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem… Et in unum Dominum Jesum Christum…[113] Бога от Бога, Света от Света… Deum verum de Deo vero[114], рожденного, несотворенного… — Затем он тяжело и медленно опустился на колени. — Et incarnatus est de Spiritu Sancto ex Maria Virgine et homo factus est[115]… распятого за нас при Понтии Пилате… passus et sepultus est[116]… Исповедаю… unum Baptisma in remissionem peccatorum[117]… ожидаю воскресения мертвых… et vitam venture saeculi.[118] Amen.
Последние слова всегда, еще со времен церкви в Мюнстерайфеле, вызывали в душе непередаваемое чувство восторга, ужаса и где-то далеко впереди брезжащей надежды. Но если в детстве воображению представали разверстые могилы и восставшие из них при лунном свете и обретшие плоть и кровь мертвецы, то теперь это твердо обещанное Богом воскресение вдруг обрело самую непосредственную связь с его угасающей жизнью. На то и дано нам великое упование нашей веры, чтобы мы прощались и уходили с ожиданием милосердной руки, которая извлечет нас из небытия. Слезы выступили у него на глазах. Он все еще стоял на коленях, положив голову на скрещенные руки, и поднялся лишь тогда, когда орган зазвучал с ликующей мощью и хор, будто не в силах более сдерживать переполнявшую его радость, запел: