Этот Флегонтий Макарович, по словам господина Непряева, был прелюбопытнейшая личность. Безбожник, каких еще поискать, но на храм Христа Спасителя пожертвовал щедро; Бога не признает, но Библию почитает величайшей книгой, особенно Ветхий Завет, для чтения которого в подлиннике нанял в учителя старика-еврея, владеющего ивритом; театрал страстный, у него везде свои абонементы. А живет монахом, в доме на Первой Мещанской, где все его общество — старуха-прислуга, с которой он двух слов не скажет, и попугай, с которым он собеседует за ужином. «Ну, — говорит, — Карлуша, как наши дела?» И страшно бывает доволен, когда Карлуша гаркнет ему в ответ: «С прибылью!» С тетушкиными драгоценностями Флегонтий Макарович расставаться никак не хотел и по сему случаю вспомнил золотого Будду. Была такая у одного заезжего индуса чистого золота в пять вершков статуя, которая у него чудесным образом исчезла, затем оказалась в сундуках Флегонтия Макаровича, а уж потом перекочевала к генерал-губернатору, его сиятельству графу Арсению Андреевичу… Она у него по сю пору в спальне стоит. Что ж получается?! Ей-богу, как на театре, воздел руки Флегонтий Макарович. И тут, хотите верьте, хотите — нет, Карлуша возьми да гаркни: «Без прибыли!» Да еще нехорошо засмеялся: «Хо-хо!» Флегонтия Макаровича чуть удар не хватил. «Чертова птица!» — закричал он и что было под рукой, то и швырнул в Карлушу, но, по счастью, мимо. Господину Непряеву пришлось напомнить Флегонту Макаровичу, сколько раз он его выручал, а заодно очень даже кстати стих из Библии, что никому еще не доставляли пользы сокровища неправедные. «А какие праведные?! — завопил скупщик. — У кого?! Вы мне их укажите, я тогда все свое отдам… Вот этому юродивому доктору, немцу: на, лечи своих больных и корми своих нищих!»
И что, — немедля осведомился Федор Петрович, — он и правда готов помогать? И к нему можно обратиться?
Господин Непряев от души рассмеялся.
— Пустые мечтания. Вы у него в пустыне песка не допроситесь. Забудьте. Вот, — он указал на драгоценности тетушки Натальи Георгиевны, — главное. А действовать так.
Он придвинулся к Федору Петровичу и заговорил быстро и тихо. Симпатичное лицо его, не перестав быть симпатичным, приобрело жесткое, властное выражение.
Первое. Медицинское свидетельство, что в момент побега под влиянием различных обстоятельств у Гаврилова сделалось сильное нервное расстройство. Другими словами, он за свои действия не отвечал.
Федор Петрович кивнул.
— Keiner Einwünde.[135] С точки зрения медицины не будет никакого преувеличения. Несправедливое обвинение, мрачное будущее, болезнь, разлука с невестой — mein Gott, покажите мне человека, которому по силам все это выдержать!
Теперь уже кивнул господин Непряев. Мы не можем предъявить убийцу — но мы можем обратить внимание на открывшиеся новые обстоятельства, в корне меняющие дело. Гаврилов, утверждаете вы, убил, ограбил и надежно припрятал награбленное? А вот это колье Натальи Георгиевны, ее медальоны, перстни — все между прочим из одного и того же ларца — они почему оказались в других руках? Или, может быть, у Гаврилова был сообщник? Прекрасно. Тогда покажите его нам или хотя бы назовите — как мы можем назвать имя действительного убийцы госпожи Калошиной.
— В Сенате, — заключил Авксентий Петрович, — есть несколько человек, с которыми я довольно коротко знаком и которые, к счастью, сохранили способность здраво мыслить. Если ничего не получится в московских департаментах, я немедля отправлюсь в Санкт-Петербург, к обер-прокурору Сената Кастору Никифоровичу Лебедеву.
Nur das Ende knjnt das Werk.[136] Еще, правда, нельзя было основательно утверждать, что Гаврилов свободен и не сегодня завтра пойдет под венец с этой замечательной, самоотверженной, преданной ему девушкой. Однако Федор Петрович был отчего-то непоколебимо уверен, что именно так и случится — причем в самое ближайшее время. Он вздохнул. Если полнота счастья в браке, то, наверное, он прожил не очень счастливую жизнь. Но, вовсе не желая утешить себя и уж тем более печалиться о том, что ему выпала не самая лучшая доля, он рассудил, что, по слову Создателя, вместил в себя другое назначение и постарался добросовестно его исполнить. Любовь однажды проблеснула перед ним, обожгла и пропала, скрылась в коловращении жизни. Но и более полувека спустя ему все равно так памятно это чувство, трепещущая жаркая пустота в груди, оробевшее сердце и скованная речь. И среди многих согревающих душу перед последним странствием воспоминаний он непременно возьмет с собой и Свадебный фонтан в Вене, и букетик небесно-синих фиалок, чей цвет так напоминал ему цвет ее глаз… Он заглянул в свою жизнь, как в глубокий колодец, и где-то далеко, на застывшей глади черной воды ему показалась милая светлая тень.