Жорес сделал музыку тише, но не выключил приемника. «Не нравится — заткни уши!» — в сердцах noдумал он.
В это время в дверях показалась Янина. Поставила на стол горячую яичницу, затем принесла тарелку с кислой капустой, сало на блюдце, нарезанное тонкими ломтиками, жареную рыбу. Закуска была не очень богатая, но аккуратно и, главное, быстро приготовленная. Во всем чувствовались умелые руки...
— Что у тебя за сосед? — спросил Жорес.— Не любит музыки.
— Сосед с какой стороны? С этой? — Янина показала на стену, где висел портрет молодого офицера — два кубика в петлице.— Он любит только водку.— И почти шепотом продолжала: — Когда трезв, мягче человека не сыскать, а выпьет — зверь, бьет жену, выгоняет на улицу детей. Беда с ним...
— Как можно жить с таким?
— Кто он мне? Чужой человек...
— Но ведь кухня одна.
— Коммунальная квартира, ничего не поделаешь.
Жорес критическим взглядом окинул комнату: окно упирается в стену соседнего дома; солнце в помещение никогда не заглядывает; на стыке потолка и стены следы черной плесени — сырость.
— Не пыталась сменить жилье? Ведь ты заслуженный человек...
Янина махнула рукой:
— Таких заслуженных, как я, много. Хорошо, что этот угол дали. Есть где прилечь, и у ребенка своя постель.
— А где же дочка?
Янина глянула на будильник.
— В школе, на второй смене. Через полтора часа придет, если нигде не задержится... Спасибо тебе за тюльпаны, я их очень люблю,— сказала Янина, отодвинув вазу с цветами на угол стола, чтобы не мешала.— Садись поближе. Небось проголодался...
— Как увидел твои яства, слюнки потекли,— признался Жорес.
Янина достала бутылку с плотно притертой стеклянной пробкой. В бутылке переливалась чистая, как родниковая вода, жидкость. Поставила рядом чарки. Наполнила их и сказала с улыбкой, как бы в оправдание:
— Ректификат. Берегла на лекарства, но уж коль у меня такой гость...
— Какой это — такой?
— Важный...
— А еще какой?
— Сказать?
— Разумеется!
— Желанный...— призналась и, как девочка, залилась краской.
Жорес заметил ее смущение, но не подал вида. Его мужское самолюбие было польщено.
— «Желанный» для меня приятнее, чем «важный»,— заулыбался он и поднял граненую чарку-стограммовку.— А как его пить? Признаться, впервые пью чистый спирт. До этого употреблял как натирание.
— Правильно делал... А пить? Очень просто — как воду,— спокойно объяснила хозяйка.
— Феноменально! — сказал он и осушил чарку.
Спирт резко ударил в нос, обжег жарким пламенем рот, но внутри тут же разлился приятным теплом.
— Ну и как? — улыбнулась Янина.
— Феноменально! — отдышавшись, повторил Жорес.— Я думал о себе хуже...
Янина выпила спирт не спеша, даже не поморщившись. У Жореса мелькнула недобрая мысль: что, если она хлещет, как сосед за стеной?
— Давно не пила... Спасибо, что зашел. А то иной раз кажется, что начинаешь дичать, хотя вокруг столько людей.
— Людей много, да все чужие.
— Это верно, когда нет своих — все чужие.
Они выпили и по чарке портвейна. Закусывали, говорили. Жорес щедро расхваливал ее блюда. Янине было приятно это слышать, она смеялась и как-то незаметно тянулась к нему. Ей, видно, хотелось не только смотреть на гостя, но и чувствовать его рядом. Жоресу тоже показалось, что застолье незримо для обоих разрушило невидимую перегородку, разделявшую их прежде, и что Янина готова на все.
«А что потом?» — пронеслось в захмелевшей голове.
«Ерунда! — послышался в ответ другой голос.— Что ты теряешь? Ничего! Только сделаешь ее на какое-то время счастливой...»
«Ты дашь ей надежду, а потом отнимешь...— продолжал первый голос — трезвый, рассудительный.— Знаешь ли ты, что такое отнять у человека его последнюю надежду? То же самое, что отнять жизнь».
«Ерунда! Не надо так пессимистично смотреть на мир! Ты ничего не даешь и ничего не отнимаешь. Ты лишь незначительный эпизод в ее жизни, крохотная падучая звездочка на житейском горизонте. Разве не ясно, что вы не пара?.. Одно дело кратковременная радость, другое — навсегда связать себе руки. Нет-нет!.. Если согласна, пусть берет то, что дает жизнь. А не хочет — пусть живет, как прежде. Ничто ни к чему не должно обязывать...»