«Не было бы меня — была бы другая,— подумала Вероника. Уже то, что он отделял жену от себя, обижало ее до слез.— Ты всегда найдешь, на кого переложить неприятные хлопоты, черную работу... Одно переписывание твоих заметок чего стоит...»
Как-то увидев четкий разборчивый почерк жены, Жорес попросил ее переписать начисто его черновики — очерки и корреспонденции для газет. Каракули были действительно ужасные, и разобраться в них стоило Веронике немалых усилий. «Половина гонорара моему милому секретарю»,— утешал он жену, и та старалась: исправляла синтаксические неточности, грамматические ошибки. Тонкости языка — и русского, и белорусского,— видно, были ему не под силу. «Чтоб исправлять всякие мелочи, существуют корректоры и ты, мой славный секретарь,— говорил он в свое оправдание. Постепенно, незаметно Жорес таки научил ее многому — делать вырезки по темам и нужные выписки, подбирать цитаты, отыскивать цифровые данные, особенно по экономике.
Чаще Вероника это делала с душой — когда была в хорошем настроении, когда хватало времени. Но иногда сердилась и решительно отказывалась выполнять рабскую, как она говорила, работу. Надо было готовиться к весенней сессии, своих дел хватало.
А тут еще наступила резкая перемена в самочувствии. Она ждала этой минуты и боялась ее, но время шло, и вроде бы ничего страшного... Стала успокаиваться, тревога отдалялась. Близость с Жоресом не оставила в душе глубокого следа, ей лишь казалось, что с первого дня совместной жизни она стала как бы другой, по-новому увидела окружающий мир. Исчезла прежняя впечатлительность, когда, бывало, самый незначительный факт или событие вызывали слезы, истерику. Она стала более спокойной и уравновешенной, научилась глубже видеть людей, критичнее оценивать их поступки и дела. Если раньше люди представлялись ей похожими друг на друга — казались или добрыми, или злыми, в зависимости от ее настроения,— то теперь каждый имел свой неповторимый облик...
Вероника никак не могла представить себя в роли матери. Ведь еще совсем недавно она сама была ребенком. И вот из детства сразу в зрелость. Но что было делать?! Такова судьба. Вероника понимала: нужно терпеть, смириться и быть ко всему готовой...
Сильно обострилось обоняние. Все запахи резко разделились. Одни были приятны, другие совершенно невыносимы — вызывали отвращение и тошноту. То же и с едой.
Веронике казалось странным и ее теперешнее отношение к Жоресу. Оно сильно изменилось. Пожалуй, впервые в ней заговорило настоящее чувство к нему: как к мужчине, мужу, наконец, как к отцу их ребенка... Даже не верилось: у них, у нее будет ребенок! Вся жизнь изменится. Ведь так сложно, так тяжело — растить крохотного человечка! А радость-то какая ждет ее впереди!..
...Она сидит на лекции, слушает профессора, кое-что записывает, хотя большинство студентов только слушают. Некоторые шепчутся, пишут друг другу записки или читают книжки, журналы.
Вероника чутко прислушивается к себе, пристально следит за малейшими изменениями в своем теле, фиксирует удивительно сложные и мудрые движения природы, которая начинает выстилать дорогу новой жизни, зародившейся под сердцем. Вот закружилось все перед глазами, что-то подкатило к горлу, засосало под ложечкой... И тут же запахло хлебом, ужасно захотелось есть. Вероника полезла в сумочку, но ничего не нашла. Хоть плачь, хоть проси у кого-нибудь сухую корку... Течет слюна, судорога сводит желудок, из глаз бегут слезы. Вероника хочет попросить разрешения выйти из аудитории, но стесняется. Кладет голову на стол, закрывает глаза и сжимает зубы, чтобы не закричать. На какой-то миг будто проваливается в пучину, потом медленно и легко возвращается. В глазах мириады ярких искринок, в ушах — глухой далекий звон... Нет, это обычный звонок. Спасительный звонок на перерыв. Над ней склоняются девчата: «Что с тобой, Ника?»