Выбрать главу

15

Жореса будто подменили — стал внимательным к же­не, чутким, готов был на руках ее носить. Вероника не могла скрыть своей радости: видно-таки подобрала ключик к сердцу мужа. Права оказалась Янина Воронкович. Не­льзя потакать эгоисту, нельзя беспрекословно выполнять его прихоти, показывать свою слабость — сядет на голову.

Вместе с тем Вероника сердцем чувствовала: за свое внимание и покладистость Жорес хочет что-то получить взамен. И не ошиблась. Оказалось все просто: ему нетер- пелось узнать, зачем приходила к ней Янина. Как-то ве­чером, за чаем, он и завел разговор издали:

— Ты веришь в судьбу? — спросил он.

В комнате тихо играло радио, на душе у Вероники бы­ло на редкость легко и покойно. Однако ответила она не cpaзу, подумала: к чему такой вопрос? И так ли важно, ве­рит она или нет? Да и что такое судьба? Простое стечение обстоятельств многие готовы подчас воспринять как судь­бу: кто-то хватил лишку и попал под машину — вот тебе и судьба. Нет, это никакая не судьба. Судьба — это то, от чего никуда не убежишь, не спрячешься даже за камен­ной стеной, за железной решеткой.

— В судьбу я мало верю,— сказала Вероника.— Зато твердо верю в высшую справедливость. По-моему, она есть на земле...

Жорес внимательно посмотрел жене в глава, словно пы­тался уловить ход ее мыслей: не готовит ли исподволь удар? Но, кажется, ничего подозрительного не заметил и продолжал:

— Может, и есть, да только поздно приходит твоя выс­шая справедливость. Умрешь и не дождешься...

— Если б ее можно было в любое время призвать на помощь, не давалась бы она такой дорогой ценой.

— Не потому ли многие успевают добиться желанного раньше, чем рука вечной справедливости схватит их за ши­ворот. Примеров тому множество — исторических и самих свежих.

— Праведная рука настигнет их и на том свете. И если не их самих — детей, внуков...

— По-моему, так рассуждать не гуманно. При чем здесь дети, внуки, правнуки?

— Как это — не гуманно? Зло должно быть наказано, и об этом обязаны помнить все, творящие его. И если ко­му-нибудь удалось избежать расплаты, перехитрить фор­туну, пусть знает: за него понесут наказание его дети, внуки, даже правнуки. Творить зло возбраняется!

— А если человеку неведома твоя установка?

— Разве это моя установка? Повелась она с тех дале­ких времен, когда люди стали называть себя людьми. Бе­да лишь в том, что многие сейчас научились разыгрывать из себя глухих слепцов. А настигнет их возмездие, и эти глухие слепцы превращаются в покаянных грешников. Да только поздно!

— От твоих рассуждений мне становится страшно.— Жорес комически втягивает голову в плечи, закрывает глаза.

— А чего тебе бояться? Разве ты творил зло?

— Кто его знает... Может, чего-то недопонимал. А сейчас... после твоих разъяснений...

— Выходит, и дальше плутал бы в трех соснах, если б не я? — Вероника видела, что ее слова Жорес не прини­мает всерьез. Она никак не хотела с этим согласиться.— Нет, милый, не прикидывайся ягненком. Если человек проклинает тебя, значит — ты причинил ему зло. Если льнет к тебе и благодарит, называет другом — значит, ты ему сделал доброе дело.

— И тем не менее зло творят, как и в прежние време­на. Почему? Выходит, люди не знают, что творят?

— Не пожелай ближнему того, чего себе не желаешь. Опять же все просто... Настоящий человек не должен ми­риться со злом. И зло исчезнет из нашей жизни.

— Ты многого хочешь...

— Пусть каждый поступает честно, справедливо пре­жде всего со своим ближним, и зла уже будет меньше. А если еще и о себе самом подумает, то уж тогда навер­няка сведем его со света.

— Человека или зло?

— По-моему, я выразилась ясно.

— Не совсем. Стерильный человек погибнет раньше того, на котором полно всяких микробов, чей организм спо­собен бороться и побеждать.

— По твоей логике, зло необходимо?

— Оно неизбежно. И человек — его носитель. Разу­меется, носитель и добра.

— Но человек потому и стал человеком, что научился очищать себя от грязи — физической и духовной, научил­ся бороться со своими дурными привычками и склонностями...

— Толстовщина, дорогая моя, только и всего. Это уже давно пройденный этап.

— И очень плохо, что пройденный и забытый. Лев Толстой представлял большую морально-этическую школу, целую эпоху. В ней мы как следует еще и не разобрались, а говорим — толстовщина.