— Давайте в этом году снова устроим большую выставку нимфей, — предложил художнику Дюран-Рюэль и неожиданно получил твердое «нет».
Аргументы были таковы: мастеру казалось, что эти полотна весьма посредственны. Он всегда был очень требователен к себе и готов был разорвать в клочки свои картины, если они ему не нравились. Однажды один из гостей Моне, зайдя в сад, увидел поднимавшиеся к небу густые клубы дыма. «Мсье, что это — пожар?» — спросил испуганный гость. «Да, — ответил Моне, — пожар. Великий пожар». И тут гость увидел костер, в котором догорали куски холстов. «Пример мне подал еще Мане, — объяснил происходившее художник. — После его смерти антиквары прямо-таки набросились на его картины, хватали все подряд, вплоть до черновых набросков. Этого-то я и боюсь, а потому предпочитаю уничтожить своими руками все, что мне не нравится». И он уничтожил более тридцати своих полотен.
Сколько готовых картин с изображениями нимфей погибло тогда, в 1908 году, под ударами его ножа, сколько сгорело в костре… Отдельные фрагменты, к счастью, спас сын художника Мишель. Ведь неудачи большого мастера порой тоже очень интересны. После этого действа Моне написал Дюран-Рюэлю, что случившееся «наконец-то освободило его», и теперь он сможет по-настоящему приступить к работе. «Пусть это выше моих стариковских сил — (а он всегда делал то, что выше его сил) — но я очень хочу передать на холсте то, что чувствую. Какие-то работы я уничтожил, … к каким-то другим вернулся… надеюсь, после стольких трудов из этого все-таки что-то выйдет».
Прошел год, и в Париже в галерее Дюрана открылась выставка Моне. На ней было показано 48 великолепных картин с кувшинками. Это был настоящий триумф! Парижские критики с восторгом отмечали, что в эпоху Бергсона, Пикассо и Дюшана «как-будто не принято говорить, что художники должны изобретать новые чувственные измерения. Но Моне сделал именно это». А посетители выставки просто наслаждались красотой, сотворенной на холсте великим импрессионистом.
Моне посчастливилось дожить до того времени, когда его творчество получило признание не только во Франции, но и во всем мире. Цена на его полотна достигала 40 тысяч франков, по всей Европе проходили его персональные выставки.
У этого человека было какое-то удивительное мужество, кажется, он мог преодолеть все, что посылала ему судьба. Ему пришлось похоронить двух жен (Алиса умерла в 1911 году), старшего сына Жана (в 1914 году), пережить всех своих друзей-импрессионистов, но дух его не был сломлен. А главное, он по-прежнему активно работал! И снова моделями стали его любимые кувшинки. Он писал серию монументальных «Декоративных панно с кувшинками» в специально построенной для этой цели просторной мастерской, с верхним освещением. Во время Первой мировой войны Моне, истинный патриот, объявил, что передаст эту серию панно в дар Франции. (Но они окажутся в музее уже после смерти художника: Моне до последних дней не хотел расставаться с этими работами, они очень много для него значили.) А потом судьба нанесла ему еще один удар — стали слабеть глаза. Катаракта. Что может быть страшнее для художника! На его последних картинах видно, как не хватает ему прежнего чувства света и цвета. Операция, на которую он решился в 1923 году, принесла лишь временное и незначительное улучшение. «Я буду рисовать, даже став окончательно слепым — ведь глухой Бетховен мог сочинять музыку!» — заявлял Моне. Никто не имел права отобрать у него кисти и краски, даже болезнь, даже старость…
Клод Моне умер 5 декабря 1926 года, в своем любимом Живерни, созданном им самим для себя и своих близких. Там же он и был похоронен, как просил — без шумихи и официальных лиц, так, как хоронят французских крестьян. «Не хочу заставлять друзей печалиться, провожая меня в последний путь. Главное, запомните — не надо никаких цветов, ни венков. Это все пустая суета. Да и жалко мне губить цветы. Им место в саду». Даже перед смертью он думал о своем саде, о своих цветах.
А уже через полгода в «Оранжери» торжественно открылась экспозиция «Декоративных панно с кувшинками». Кое-кто из критиков писал: «Работа старика», «В картинах чувствуется усталость». Простим их, может, где-то они и правы, но какое наслаждение испытывает каждый, оказавшийся в этой, как называют сегодня «Оранжери», Сикстинской капелле импрессионизма, какое счастье побывать в прекрасном, живом мире любимых нимфей Моне. Его роман с кувшинками продолжается…