Впрочем, не менее вероятно, что такое состояние Ходасевича было вызвано иной причиной: он пришел к Берберовой накануне особой даты – годовщины со дня ее ухода. Характерно, однако, что в своем «журнале» Ходасевич ограничился только кратким: «К Нине» [Ходасевич 2002: 212].
Но если в апреле 1933 года Ходасевич мог еще не знать о ее романе с Макеевым, то достаточно скоро он о нем неизбежно узнает.
Судя по дневнику Берберовой, отношения с Макеевым продолжают развиваться по нарастающей. В мае они видятся не только каждое утро, но часто и днем. Они также начинают появляться вместе на людях: сидеть в кафе, ходить на выставки, кататься на пароходике по Сене, гулять по Парижу. Видимо, к концу месяца сложившаяся ситуация уже не представляла секрета и для Рахили Григорьевны (или, как ее звали знакомые, Рери). В записи Берберовой от 27 мая отмечено, что, когда Макеев находился у нее, Рери приходила и стучала в дверь[25].
Другое дело, что окончательное объяснение и разрыв между Макеевым и Осоргиной произойдут еще не скоро: в течение весны и лета они продолжают принимать у себя гостей и ходить вместе в кафе «Le Murat», где, судя по дневнику, их часто встречает Ходасевич. В той же компании нередко присутствует и Берберова. Она и Рахиль Григорьевна продолжают поддерживать видимость дружеских отношений, хотя недовольство Осоргиной нарастает. И все же в письме В. Н. Буниной она называет совсем другую причину для своего недовольства. Рассказывая про посвященный Тургеневу «скучноватый» вечер и упоминая, что на нем «выступала и Берберова – почему-то в белом бальном платье», Рахиль Григорьевна пишет, что не пошла со всей компанией к знакомым, а отправилась домой. Свое решение она объяснила так: «Надоело смотреть, к<а>к Нина <Берберова> кокетничает с Ходасевичем»[26].
Дневниковые записи, однако, свидетельствуют, что в июне и в июле Берберова и Макеев проводят бóльшую часть времени вместе: завтракают, гуляют, ходят в гости не только к кузине Берберовой Асе, но и к соседям (в том числе и к Полонским), и даже едут с ночевкой в Шартр. Макеев пишет портрет Берберовой, но был ли он закончен и что с ним сталось, неизвестно; в ее архиве сохранилась лишь одна его картина – натюрморт с цветами. Берберова и Макеев расстаются только тогда, когда он уезжает по делам из Парижа, что случалось нередко. Он был, как уже говорилось, не только журналистом и художником, но и бизнесменом.
5 июля, во время одного из отъездов Макеева, Ходасевич приходит к Берберовой – в явной надежде прояснить ситуацию. В этот день она пишет в своем дневнике: «В<ладя> с 11 – до 3. (Измучил в последний раз, в чем клянусь!)»[27]. Что же касается Ходасевича, то в своем «камер-фурьерском журнале» он опять ограничился кратким: «К Нине», но двумя днями ранее, 3 июля, позволил себе такое признание: «Ужасный день» [Там же: 216].
Это признание, крайне необычное для дневника Ходасевича своей обнаженной эмоциональностью, было, несомненно, связано с Берберовой: к тому времени он не только знал о ее новом романе, но подозревал, что тот весьма серьезен. Похоже, что именно эту тему Ходасевич пытался обсудить во время своего четырехчасового визита, вызвав тем самым крайнее раздражение Берберовой.
Неудивительно, что после 5 июля она делает все возможное, чтобы свести их общение к минимуму: в течение всего месяца они видятся только два раза, причем один раз случайно на улице. А потому Ходасевич пытается выяснить отношения через посредство кузины Берберовой Аси Рубеновны. 30 июля Берберова отмечает в своем дневнике, что Ася была у Ходасевича, а затем добавляет: «письмо, разговоры, слезы»[28]. В его собственном «журнале» об Асе упомянуто безо всяких комментариев, но через два дня, 2 августа, снова появляется запись: «Ужасный день» [Там же: 217].
Эта дата – 2 августа – наводит на мысль, что то письмо Ходасевича, которое частично приводится в «Курсиве», было написано не весной 1933-го (как его обычно датируют), а летом того же года, точнее 2 августа, ибо в самых первых фразах Ходасевич сообщает, что 2-го числа получил письмо Берберовой, написанное по следам его встречи с Асей, и тут же сел отвечать. Как это явствует из ответа Ходасевича, Берберова обвиняла его в собирании сплетен у общих знакомых (в частности, Полонских), а также в попытке вмешаться в ее личную жизнь. И в этой связи Ходасевич пишет:
О каких сплетнях может идти речь? <…> Какое право я имею предписывать тебе то или иное поведение? Или его контролировать? Разве хоть раз попрекнул я тебя, когда сама ты рассказывала мне о своих, скажем, романах? <…> Не усмотри колкости (было бы гнусно, чтобы я тебе стал говорить колкости – какое падение!): но ведь зимой, во время истории с Р., он вовсе не восхитил меня во время нашего «почти единственного» свидания в Napoli и в Джигите (помнишь?). Но ты должна согласиться, что я вел себя совершенным ангелом, – это мне, впрочем, ничего не стоило: я не могу и не хочу выказывать неприязнь или что-нибудь в этом роде по отношению к человеку, в каком бы то ни было смысле тобой избранному, – на все то время, пока он тобой избран… [Ходасевич 1988: 295–296].
25
Ibid. Рахиль Григорьевна явно не собиралась расставаться с Макеевым, хотя их семейная жизнь была давно далека от идеала. См. дневниковую запись В. Н. Буниной: «[Рери] стала вить гнездо с нелюбимым, да не чувствуется, чтобы и Никуша <Макеев> очень пылал к ней. Раздражение взаимное, и только квартира их примиряет». Цит. по: [Khazan, Weissblei 2022: 57].