— Гриб! — Антон, довольный, развалил свою улыбку во все стороны — рад, что приключения в виде слов начались.
— По рельсам прошел — ничего не нашел. Что это?.. Сдаетесь? А это — трамвай, да, он ведь ничего не находит... — Включилась в игру Настя.
У Василия был “лягушачий глаз”: он не видел то, что лежит, ему нужно было, чтоб предмет двигался — тогда-то он уж его сразу замечал. И сейчас в поле его зрения оказалась Настя, и Василий загреб было девочку, чтоб приласкать, но Ивановы закричали: осторожно! Он осторожно, как дуновение, достал из кармана шоколадку и вручил детям, успев при этом раскрошить ее. Он не умел рассчитывать свои силы и уже много чего так вот раскрошил у Ивановых. В детской он сломал шкаф, который с тех пор звали “шкаф, который сломал Василий”. Он сломал кресло, точнее — винт регулятора в нем, и с тех пор кресло выбрасывало гостей, как катапульта. Однажды соседка Нина попросила Василия помочь перенести стол, он взялся за него двумя пальчиками, и тот буквально на глазах рассыпался на шесть частей.
— Что за жизнь, — пропыхтел Василий, — стоит мне в автобусе сделать глубокий вдох, соседи кричат, что я хам и всех растолкал.
Света, которая жалеет всех, кто живет с нею в одно время и в одном месте, всегда скажет что-нибудь ласковое мужчине, например: “Где это выдают такие широкие плечи?!” И вот сейчас нашла время напомнить Василию о женитьбе:
— В старости будешь говорить внукам: “У меня была такая грудная клетка, такая грудная клетка, что в автобусе — после глубокого вдоха — хамом обзывали”. А внуки: “Что такое автобус, дедушка?”
— Увы, они будут спрашивать: “Что такое грудная клетка?” — предсказал фантастическое будущее Миша.
За счет других
Мише всегда скучно было решать задачки про юннатов.
— Мне казалось, что два отряда посадили грядки, а потом заспорили, кто больше старался, подрались и две грядки вытоптали...
Света мыла посуду и телепатировала Василию, чтобы он шел домой, хотя она прекрасно знала, что об этом можно лишь только мечтать. Хорошо, что Настя пока его занимает — показывает носки и варежки, запасенные на зиму. Она уж и гладит шерсть, и прижимает к себе: наконец-то у нее на время холодов есть защита! И тычет Васишне в лицо, чтобы он тоже ощутил...
Соня поставила пластинку с песенками, Антон взял в руки “Фауста”.
— Мне Цвета это все связала!
— Настя, ты раз в пятый это говоришь, а я не могу из-за тебя сдвинуться с первой страницы “Фауста”...
— А тебе какое дело — кошка тапочки надела...
Свете пришлось вступить в перепалку:
— Настя, если не будешь вести себя хорошо, я тебе посуду не разрешу мыть! Как можно грубить — вы должны любить друг друга!
Она свирепо призывала детей любить друг друга.
Оно
— Ох, Настя! Какое ты все-таки оно! — полыхнула Света, узнав, что в классе та украла шоколадку. — Куски яблока валяются, как будто в семье миллионеров ты, Антон, растешь!
— Света, ты устала? — полуспросил Миша. — Воровство ведь тоже из мифа, трикстер... вспомни... должен был перемещать элементы вселенной.
— Устала. Да, я устала: белье прокипятила, в магазины сходила, полы помыла...
— Цвета, я больше не буду, прости меня! — И Настя завыла, выдвинув из нижней губы корыто, — клин клятвы опять больно уколол ее куда-то, и в то же время она подумала, что если сквозь слезы смотреть на мир, то он становится очень интересным, надо бы нарисовать, и она тут дала волю рыданиям, стали слышны внутренние всплески, словно там, внутри, целое море слез, бурлит, шумит, вот-вот выплеснется наружу и все затопит.
А в это время...
...директор знаменитого гастронома в Москве закапывал глубоко под землю свои миллионы, а в резиновой камере Лефортовской тюрьмы (так называемой “резинке”) московские кагебешники избивали диссидентов (но лишь тех, чье имя не было широко известно за рубежом, то есть за кого не могли заступиться на Западе). Если мы поставим посредине Мишу со Светой, возмечтавших отучить Настю от воровства, то контраст будет огромен в обе стороны. Директор гастронома украл миллионы таких шоколадок, за какую ругали Настю. Но и диссиденты из-за своих благих порывов страдали в миллион раз сильнее, чем Света с Мишей.
Но... обо всем этом они прочтут лишь десять лет спустя. А пока-то что же отвлечет их от тоски в этот холодный октябрьский вечер, что или кто развеет их отчаянную тоску? Да уж у жизни нашлось средство, хотя и не сразу. Сначала жизнь пыталась лечить простыми лекарствами — лучом солнца там, улыбкой Сонечки, сентенцией Антона о том, что люди должны раз в день сильно задумываться, что такое хорошо, что такое плохо: так вот сесть и думать, думать...